Осенние истории. Рассказы русских писателей - Нина Ивановна Петровская

минуту ее полного одиночества на свете, этот вопрос показался ей мелким и незамысловатым, как в молодые годы кажется нам незамысловатой вся предстоящая нам жизнь впереди.

А рядом по-прежнему пели хором, и никому не было дела до телеграфистки и до слез, катившихся у нее по щекам. Вместе с нею плакало и грязное петербургское небо, и слезы его текли по стеклам единственного окна в ее комнате, выходившего на двор.

«И-и, барышня! – звучала у нее в ушах фраза Насти. – Наше с вами дело осеннее!»

Марья Петровна упала головою на подушку и горько заплакала.

– Осень! Осень! – всхлипывала она. – А впереди – одинокая, безнадежная зима!..

1902

Нина Петровская

(1884–1928)

Осень

Ядавно уже не люблю осени. Может быть, с тех дней, когда иссякло безумно-юное опьяненье души, которое мы переживаем раз в жизни, только раз в жизни. Но как это случилось – не помню.

Вот однажды заснул, еще опьяненный, во сне дышал сладко и жадно, а утром открыл глаза – они были тусклы и не хотели света, и я понял, что все позади.

Может быть, это произошло в осеннее утро. Той ночью в первый раз кристальный налет инея лунными пятнами лежал на крышах, и деревья трепетали от холода мелкой мучительной дрожью. А день был тихий и жаркий, с страстными оттенками золота и крови. Только в его голубом взгляде залегла стеклянная неподвижность – вечная память о жестокой ночи.

Вы замечали, как осенью звонят колокола? Совсем особенно, точно сзывают мир на большой прощальный праздник. Этот пронзительно-грустный звон плывет над улицами тяжелой певучей волной. Его слышишь везде – на бульварах, в кафе, в ресторанах.

В комнате через закрытые окна проникает он, заглушенный музыкой чьей-то неутешной грусти. От него хочется стиснуть зубы и заломить руки.

На улицах в этот час особенно шумно. Но они уже вечерние и призрачные, и обыденные фигуры людей от сумерек и мглы кажутся нарисованными на плоскости – черными печальными тенями.

В один из таких вечеров за огромным гладким стеклом цветочного магазина появляется первая тубероза – тонкий бледно-зеленый стебель, измученный и хрупкий, два-три распустившихся мертвенно-белых цветка. В густом опьяняющем запахе сладкая отрава тленья и смерти. Может быть, так пахнет в комнате чьей-то мертвой невесты, и так же, как длинные белые бутоны, влажно-холодны и тяжелы неподвижные пальцы сложенных рук.

Они всегда появляются осенью – эти страшные сладкие цветы. Их запах – одна из нот ее мелодий, один из звуков ее похоронного напева, который поют вечерние колокола, бледно-золотые закаты и неведомо о чем загрустившие человеческие души.

* * *

Вечер. Колокола звонят, медленные сумерки острой тоской ложатся на грудь. Все позади, все ушло.

Странное существо, твое лицо бледней лепестка туберозы – почему ты сегодня со мной?

Третьего дня я увидал тебя в первый раз. Ты понимаешь, – длинная, длинная жизнь без тебя. Там было другое лицо и другие глаза. Они еще смотрят на меня иногда бессильным погасшим взглядом, но холодная осень сковала губы и с них не срывается зов.

Она смотрит без удивленья, без укора, будто издали, будто сквозь дымно-белый холодный туман и говорит:

– Разве мы что-нибудь знаем? Помнишь тогда вечером – я почувствовала тебя среди других. Ты передал мне через стол стакан вина, и от твоего невольного прикосновенья у меня задрожали пальцы. А потом ты поцеловал меня взглядом и позвал.

Склоненный профиль правильно тонким рисунком выступает из пепельной мглы – бездумный и нежный.

Такие лица бывают у мертвых, когда еще близкие, но уже навсегда простившиеся с землей, они улыбаются с погребальных подушек неизъяснимо-сладкой улыбкой сомкнутых губ.

Где я видел тебя? Может быть, это о тебе грезил Метерлинк в своих рассказах о странной бесстрастной любви, за плечами которой всегда дышит прекрасная нежная смерть?

Может быть, это отблеск твоей улыбки сияет в бессмертных виденьях Леонардо да Винчи?

Отчего ты так странно печальна?

– Я не печальна, – отвечает она, улыбаясь еле заметным трепетом губ. – Я не умею и не знаю, зачем говорить. А разве ты боишься молчанья?

Она откидывает голову. Тускло-черные кудри упали на спинку кресла. Нежное мертвое лицо с восковой белизной на висках, с синей тенью ресниц на холодных щеках выпуклым рисунком выступает из траурной рамы.

Что я знаю о ней? Что могу я сказать? Это сон осенней безрадостной ночи. Это туберозы за черными стеклами витрин немым цветочным языком рассказывают странную волнующую сказку о мертвой невесте.

– Тебя не будет завтра?

– Да, – отвечает она тихо. – Но сегодня я буду с тобой. Мне хорошо.

Сгущается мрак. Едва вижу белую линию лба и темные глаза – открытые или закрытые – не знаю. Холодные тонкие пальцы чуть касаются моей руки, и она молчит.

Я слышу ровное дыханье, вижу бледные кисти слабых рук и тихо качаюсь в прекрасном тоскующем сне.

Склоняемся нежно и близко. Но где же мы, где мы?

– От твоих губ пахнет листьями, – говорит она улыбаясь.

– Какими листьями?

– Не знаю. Точно в лесу. Я люблю тебя.

Окна открыты. Синие глаза фонарей острыми точками вспыхнули во тьме.

Исчез из глаз знакомый каменный рисунок. В его узоре, спутанном ночью, – какие-то арки, мосты и аллеи. Их не было днем. Все другое, все непохоже на правду.

– А завтра тебя не будет.

Она прикладывает пальцы к моим губам капризно-детским движеньем и говорит:

– Зачем ты о завтра? Неужели ушла всеблагая легкость и радость, улыбка в любви и страданьях? Я не люблю тяжелого, надрывного, я знаю только ясную радость сближений – светлые сны моей души.

Покорно целую похолодевшие пальцы. Да, это сказка о мертвой невесте.

Должно быть, поздно. Весь дом затих, и не грохочут пролетки.

А может быть, умер весь мир? Может быть, мертвы мы оба и где-то в глухой изначальной тьме доживаем последние трепеты земных волнующих чувств?

Ее голова у меня на коленях. Руки спокойно лежат на груди.

– Ты хочешь спать? – спрашиваю я и сам удивляюсь вопросу – спать в эту ночь!

– Да, – отвечает она, улыбаясь, как сонный ребенок. Снимает платье и стоит в белой рубашке, тонкая, невинная, с печальным лицом.

– До тебя меня не ласкал никто, – говорит она серьезно. – Тебя это радует или печалит?

Ложимся близко. Нежные руки обвили мне шею душным кольцом.

– Останься так, – шепчет она, засыпая. – Засни около меня. Мы близки давно, точно с детства я знала тебя.

Я засыпаю и просыпаюсь. У меня на