Осенние истории. Рассказы русских писателей - Нина Ивановна Петровская

Я не пойду к ней больше и не буду шептать под ее окнами мое покорное и жалкое «приди».

Там, где она сейчас, так же темно и страшно, та же черная глубь бесконечной ночи в глазах ее, в том же жутком сне онемела душа ее, если не слышит она вопля моей последней тоски.

Я уйду из этих стен, где властвует мука и боль, и, таясь вдоль спящих домов, буду долго брести, пока не кончится жестокий каменный город и не потопнет, как привидение, за мутной струящейся мглой.

И там, на вольном просторе мертвого поля, под визги веселого ветра, раскину руки и буду бездумно кружиться, замирая в восторге свободы.

Те бездомно-осенние тени, что реют хороводами около темных деревьев, дрожащих от страха, с тихим шепотом протянут мне лунно-прозрачные руки.

И я скажу им, что не хочу быть человеком.

Холод их радостных прикосновений застудит кровь, до сердца проникнет он, и в нем ее образ застынет, как безжизненно-ледяной кристалл.

Тогда мы захохочем, кружась, и, теряясь в бескрайном просторе, забуду я жгучую боль человеческой, огненной муки.

1905

Осип Дымов

(1878–1959)

Плод осени

I

Она обещала прийти в два часа. Он ее ждал.

Окна квартиры выходили на реку. Внизу, под самыми окнами, у набережной, шла работа. Вчера кончили разгружать барку с дровами, а сегодня с утра, когда он еще спал, тихо, тяжело толкаемая длинными скользкими шестами, подплыла барка с кирпичами. Она была огромная, чистая, многотысячепудовая. До самого верху правильными рядами были наложены розовато-красные кирпичи. Барка как будто была чревата ими. Как огромное брюхо неведомого, плодящегося беременного животного, осела она в загадочной воде, – осела, низко, грузно, прочно, словно вросла в реку.

Вода казалась загадочной оттого, что уже несколько недель над всем севером стояла неподвижная, прозрачная, нетворящая осень и не уходила. Небо было светло-сине, глубже весеннего, но обманное. Не было ветра, ласкал теплый, мягкий воздух, но все представлялось большим, коварным обманом.

Многотысячепудовая, осевшая, вросшая в загадочную воду барка казалась гигантским плодом, который выжали из себя лето и солнце и который, созрев, упал вниз в реку, и его прибило к берегу. Розово-красные кирпичи, словно бесчисленные зерна, выполнили сочную утробу спелого плода.

В этих неподвижных, холодных – цвета крови – «зернах» таилась огромная сила… Или исполинская рыбина – такая, каких теперь нет, – сонно подплыла к берегу и в тяжких содроганиях готовилась метать красную икру, что бременем переполняла ее брюхо…

У набережной стояли в ряд возы и ждали. Шестеро мужиков с тачками двигались по длинным, неверным, трясущимся доскам, расположенным замысловато-ломаной линией. Они медленно, шаг за шагом, пробирались в тело барки, унося зерно за зерном, отнимая каплю за каплей. Люди теперь копошились только на поверхности, и огромный зрелый плод ушедшего лета был неподвижен, безучастно покоен под обманным небом нетворящей осени.

Все шесть мужиков казались одинаковыми. На поворотах хитро проложенных досок каждый из них делал одно и то же сильное, красивое, враждебное барке движение и вкатывал кверху тяжелую тачку с розовыми четко-обрезанными кирпичами. У чугунной, теперь разобранной решетки, стоял седьмой мужик и, длинным багром зацепляя тачку, помогал ей подняться к возам.

Послышался глухой звонок, милый и полный смутных обещаний. Так звонит молодость за дверью с дрожью, украдкой, в свежих перчатках и волнуясь не то от ожидания, не то от высокой лестницы.

Она была в свежих белых перчатках с тремя черными полосками сверху. Когда сняла перчатки, на белой изнеженной руке ясно были видны отпечатки этих трех полос. Потому она казалась мило земной, без страданий, вечно юной и вечно причесанной.

– Я опоздала, кажется. Разве я опоздала? – проговорила она.

– О нет, – улыбаясь, ответил он.

– Но я так спешила. Боже мой, я действительно опоздала.

– Пустяки; пятнадцать минут. Даже четырнадцать.

Он посмотрел на часы, все еще улыбаясь.

– А вы думали, что я уже совсем не приду?

– Нет, я не думал этого. Я знал.

– Почему вы знали? – спросила гостья.

– Так. Чувствовал, – ответил хозяин.

– Что вы чувствовали?

– Все.

– Что все?

Они оба улыбались друг другу неизвестно почему. Оба казались друг другу очень добрыми, нежными, деликатными.

– Ну… я чувствовал.

– Может быть, вы гипнотизер?

– Нет, я не гипнотизер; но я бывал на спиритических сеансах, – почему-то очень серьезно ответил он. Она тоже сделалась серьезной и даже печальной.

– А я не верю в это.

– Как вам сказать? Отчасти, конечно, но…

– А меня вы могли бы загипнотизировать? – спросила она, придвинувшись и глядя прямо в его большие черные глаза.

– Вас? – понизив голос, переспросил он.

– Кажется, при этом нужно смотреть в глаза.

И она продолжала смотреть, не улыбаясь.

– Да, – машинально ответил он, приближая свое лицо, она отвернулась.

– Я не хочу. Не смотрите на меня. Это зависит от того, чья воля сильнее? – проговорила гостья, закрывая своей холеной рукой милые глаза. Он взял ее руку и сказал:

– Посмотрите, у вас на руке отпечатались три полосы.

– Это от перчаток. На этой тоже.

Она тихо пробовала высвободить свою руку.

– У вас прекрасные руки. Они когда-нибудь работали? – иронически продолжал он, не отдавая руки.

– Да-а, – протянула гостья.

– Как?

– Вот так. – Она быстро и больно царапнула его по руке.

– За что это? – спросил удивленно хозяин.

– За то, что вы трогаете мои руки.

– А разве нельзя?

– Вы видите, что нет.

– Недотрога. Но, послушайте, кто же теперь из умных женщин царапается? Это устарело – уверяю вас.

– Да я вовсе не умная.

– Деритесь, но, по крайней мере, не обижайте моего хорошего друга Григоровича, – сказал, оглядывая свою руку.

– Разве я вам хороший друг?

– Разумеется.

– Но мы знакомы… сколько времени мы знакомы?

Он посмотрел на часы и ответил:

– Уже четыре дня. Нет, больше – четыре с половиной.

– Немного, – засмеялась гостья.

– Да, конечно, если считать на эти обычные дни, то действительно немного.

– А как надо считать? – удивилась она.

– Надо считать ночи тоже.

– Вы говорите глупости.

– Почему же я говорю глупости?

Ей захотелось поддразнивать его.

– Вы сегодня сделались как будто ниже ростом, – с невинным видом сказала она.

– Ниже?

– Или, кажется, толще. Вы просто толстяк.

Он смутился, потому что имел склонность к полноте и это было его больным местом.

– Это оттого, что вы видели меня во фраке, – ответил он и быстро отвлек разговор: – Простите, я не предложил вам чаю. Хотите чаю?

– Нет, спасибо. Мне ведь