Измена. Сквозь осколки прошлого - Стася Грей

Виктория сидит на стуле рядом с кроватью. Спина прямая, руки сложены на коленях — поза хирурга, привыкшего контролировать ситуацию. Но лицо... Боже, её лицо. Опухшее от слёз, красные глаза, губы поджаты до белизны. Волосы растрёпаны — она явно провела рукой по ним тысячу раз.

На кровати Даша. Спит. К её руке подключена капельница, над головой мигает монитор сердечного ритма. Лицо бледное, почти прозрачное, синяки под глазами. Такая маленькая. Хрупкая. Моя девочка.

Вхожу тихо. Виктория оборачивается. Смотрит на меня — без злости, без обвинения. Только пустота. Огромная, выжженная пустота в глазах.

— Денис, — голос хриплый, сорванный.

Я подхожу. Сажусь на второй стул. Между нами — метр расстояния и месяц ада.

— Что... — голос ломается. Сглатываю, пытаюсь снова. — Что случилось?

Виктория смотрит на Дашу. Долгая пауза. Потом говорит медицинским тоном — холодным, чётким, без эмоций:

— Острый лимфобластный лейкоз. Предварительный диагноз. Завтра стернальная пункция для подтверждения. Анализ крови показал панцитопению — угнетение всех ростков кроветворения. Гемоглобин восемьдесят два, тромбоциты сорок пять, лейкоциты два и один. Селезёнка увеличена. Петехии на коже.

Слова как удары. Я не понимаю половины терминов, но понимаю главное: моя дочь при смерти.

— Лечение? — выдавливаю из себя.

— Химиотерапия. Протокол стандартный — индукция ремиссии, консолидация, поддерживающая терапия. Два-три года. Возможно, пересадка костного мозга, если не будет ответа на химию.

Два-три года. Я представляю Дашу, лысую от химиотерапии, бледную, худую, лежащую в этой палате месяцами. И не выдерживаю. Опускаю голову на руки. Плечи трясутся.

— Денис, — Виктория кладёт руку мне на плечо. Тёплая, тяжёлая рука. Я вздрагиваю — мы не касались друг друга больше месяца.

— Прости, — шепчу сквозь слёзы. — Я не знал. Телефон был на беззвучном. Я был у... я был занят. Увидел сообщение только час назад.

— Знаю.

— Нет, ты не понимаешь. Я заблокировал твой номер. После того разговора. Думал, что...

— Знаю, — повторяет она. — Неважно сейчас.

Я поднимаю голову. Смотрю на неё. На своё жену. Мать моего ребёнка. Человека, которого я предал месяц назад.

— Виктория, я... если бы я знал...

— Что? — голос резкий. — Что бы ты сделал? Вернулся? Бросил Ингу?

Я молчу. Не знаю ответа.

Виктория встаёт. Подходит к окну. Смотрит в темноту — за окном ноябрьская ночь, огни Москвы, чужая жизнь.

— Если ей что-то случится, — шёпот едва слышный, — из-за стресса от нашего развода...

— Не смей! — я вскакиваю, подхожу к ней. — Не смей себя винить!

Она оборачивается. Слёзы текут по щекам, но она не вытирает.

— Как не винить? Она неделю не разговаривала со мной нормально! Не ела, не спала, плакала каждую ночь! Стресс подавляет иммунитет. Это медицинский факт. Возможно, если бы не развод...

— Нет! — хватаю её за плечи. — Это не твоя вина. Не наша. Это... жизнь. Болезни случаются. У детей случаются. Без причины.

— У детей с ослабленным иммунитетом! — она почти кричит. — От стресса! От горя! Которое мы ей причинили!

— Виктория, послушай...

— Нет, ты послушай! — она вырывается, отходит. — Месяц назад наша дочь была здорова. Счастлива. Жила в полной семье. А потом ты ушёл. К своей любовнице. И всё рухнуло. Она перестала есть, спать, учиться. Ходила как зомби. И теперь лежит здесь с капельницей и диагнозом "лейкоз"!

Слова как обвинительный приговор. И я не могу возразить. Потому что она права.

— Я виноват, — говорю тихо. — Во всём виноват. В разводе. В твоих слезах. В Дашиных. В этой болезни, возможно.

— Денис...

— Нет, правда виноват. Я сбежал. От проблем, от ответственности, от неудобных разговоров. Нашёл молодую любовницу, которая слушала мои жалобы и не требовала усилий. Лёгкий путь. Трусливый.

Виктория смотрит на меня молча. Я продолжаю:

— И когда ты узнала, я не стал бороться. Не стал просить прощения. Просто ушёл. К Инге. Потому что так проще. А Даша... я звонил ей каждый вечер, но это были пустые звонки. "Как дела?" "Хорошо." "Я люблю тебя." "Я тоже." Ритуал, не разговор.

— Я тоже виновата, — голос Виктории ломается. — Работала по двадцать часов в сутки. Пропускала ужины, праздники, родительские собрания. Даша росла с бабушкой, а я спасала чужих детей. Ирония, да? Лучший кардиохирург города, а собственную дочь не уберегла.

Она оседает на стул. Опускает голову на руки. Плечи трясутся от беззвучных рыданий.

Я сажусь рядом. Обнимаю её за плечи. Она не сопротивляется. Прижимается ко мне, уткнувшись лицом в плечо. Рыдает — громко, отчаянно, как не рыдала, наверное, никогда.

— Денис, я боюсь, — шёпот сквозь слёзы. — Так боюсь. Восемьдесят пять процентов выживаемости — это значит, пятнадцать процентов умирают. Пятнадцать из ста детей. Что если она...

— Не будет, — говорю твёрдо. — Не будет. Даша сильная. Боец. В тебя вся.

Виктория всхлипывает:

— Или в тебя. Ты же не сдавался никогда. Помнишь, университет, ты завалил первую сессию? Все говорили — бросай, не твоё. А ты пересдавал, учил, занимался с репетиторами. И стал лучшим на курсе.

Помню. Двадцать лет назад. Другая жизнь.

— Даша в нас обоих, — говорю. — Поэтому выживет. Обязательно выживет.

Мы сидим обнявшись. Впервые за месяц так близко. Не как муж и жена — как родители испуганного ребёнка, которому грозит смерть.

На кровати Даша шевелится. Открывает глаза. Видит нас — сидящих рядом, обнявшихся. И улыбается слабо:

— Пап... ты пришёл.

Я подхожу к кровати. Сажусь на край. Беру её руку в свою — тонкая, холодная.

— Конечно пришёл, солнце. Как я мог не прийти?

— Мам сказала, что я болею. Серьёзно болею.

Комок в горле. Как объяснить десятилетнему ребёнку, что у неё рак?

Виктория подходит с другой стороны. Берёт вторую руку Даши.

— Да, Дашенька. Болезнь называется лейкоз. Это когда клетки крови работают неправильно. Но врачи знают, как лечить. Будем делать химиотерапию — это специальные лекарства. Тебе станет лучше, обещаю.

— Это надолго? — голос слабый.

— Несколько месяцев. Может быть, дольше. Но мы будем рядом. Всегда.

Даша смотрит на меня:

— Пап, а ты тоже будешь рядом? Или уйдёшь опять?

Удар в сердце.

— Нет, — голос дрожит. — Не уйду. Буду рядом. Каждый день.

— Правда?

— Клянусь.

Она улыбается. Закрывает глаза. Засыпает снова — организм слабый, ему нужен отдых.

Мы с Викторией стоим по разные стороны кровати. Смотрим на дочь. На капельницу. На монитор сердцебиения — ровные зелёные линии, тихое попискивание.

— Денис, — Виктория смотрит на меня серьёзно, — нам нужно поговорить. О лечении, деньгах, графике.

— Хорошо.

Выходим в коридор. Виктория закрывает дверь, прислоняется к стене.

— Химиотерапия дорогая. Около миллиона рублей за курс. Плюс лекарства, обследования, возможная трансплантация костного мозга — ещё три-четыре миллиона.

Миллионы. У меня на счету тысяч двести. Всё