При свете зарниц - Аяз Мирсаидович Гилязов

оглянусь – ничего нет. А звук от нас не отстаёт! Не птица какая-нибудь, не телега… а всё какой-то странный звук раздаётся: тр-рак – тр-рак! Где уж мне представить было, что тот, чьё имя в нашем доме благоговейно произносилось только рядом с именем имама, такой великий, могущественный человек, чьё слово было законом для всех в деревне и кто открывал двери в рай, – мог так же издавать непотребные звуки, как простой деревенский мужик… Тут повеял ветер, и я к изумлению своему окончательно понял, что треск исходит именно от моего хазрета! Нынешним-то умом хорошо понимаю: в день ходить по семи-восьми гостям, объедаясь жирными гусями и балишами, – где же ему было, если не по дороге, ветры пускать?… Меня же, мальчишку ростом с сошник, он не считал за человека – и давай валяй… Тр-рак, тр-рак! Всю дорогу… Вот с того вечера веру мою в хазрета, молитвы и религию как рукой сняло! Вот как!

Бибинур тоже рассмеялась, только не так громко, как Галикай, он, довольный, хохотал, пугая плавающих в запруде гусей, – она же трясущиеся от смеха губы концом рукава прикрывала.

– Хороший человек он был, наш хазрет, – сказал вдруг Галикай.

Вдохновившись, он принялся было ещё что-то рассказывать, но увидел: Бибинур не слушает… Проследил за её взглядом: подъехала, оказывается, почтовая машина, из дома гурьбой вышли девчата, принялись её разгружать. Бибинур, конечно, занимала только одна мысль: подождать или уйти? Что будет лучше?…

– Почему ты без удочек, Галикай?

За этим вопросом крылось лишь желание спрятать своё замешательство, но Галикай ответил обстоятельно:

– Не клюёт в эти дни. Видно, к перемене погоды. Сколько и на какую наживку ни пробовал – как отрезало. Не пора!

В открытом окне показалась машущая им рука. Бибинур вскочила:

– Видел, Галикай?

– Видел.

– Поманили рукой, позвали. Вот опять! Идём-ка, Галикай, идём!

В Бибинур, грустно, с ощущением какой-то тяжести в теле сидевшей на скамье, – откуда только вмиг взялась лёгкость! Будто на крыльях подлетела к почте, так что охотник Галикай еле поспел за ней. Встали они перед окошком.

Увидев возле синеглазой, повязанной красным платком Бибинур Галикая – с грозно торчащими усами, с хищным орлом на груди, Минлегуль, прикрыв рот ладонью, прыснула.

– Для чего звала? – заторопила её Бибинур.

– Посылка для дедушки Галикая. Домой извещение прислать или сейчас, здесь, сразу сам посылку получишь?

– От кого ещё? – спросил, хмурясь, Галикай.

– От младшего сына.

Галикай, махнув рукой, пошёл было прочь.

– Подожди ты, – сказала, укоряя его, Бибинур, чувствуя, как тяжело опускается взлетевшее было сердце. – Чего ж ты дурной такой? К тебе сын всей душой – ты спиной к нему! Да хоть бы пустая коробка, только бы пришла.

– Знаю я… Опять тряпья насовал!

– Обратно отослать, дедушка Галикай? – лукаво спросила Минлегуль.

– Ладно уж, заглянем, давай её… Вот, Богом клянусь, если посылка будет на смех людям – заколочу и обратно отправлю! Хлебом божусь, чтоб солнца мне не видеть!

– Пусть бы какая ни была, только бы приходила, – тихо проронила Бибинур.

И всё же ей не хотелось, чтобы Галикай вскрывал посылку: вчера опозорился, вернувшись без рыбы, а если в самом деле сегодня пришло ненужное барахло, мелочь… разъярится, впрямь назад в Казань отошлёт, испортит с младшим сыном отношения!

– Не открывай, – посоветовала, – и дома успеешь!

– Старшему сыну и показывать не стану. Особенно снохе. Эх, Бибинур, стареть, говорю, надо вместе со своей половиной…

Он попросил у Минлегуль молоток и долото и быстро вскрыл ящик. Подарки в посылке были аккуратно завёрнуты в белую бумагу, в нос сразу же ударил вкусный запах. Запах магазинный, запах гостинцев! Галикай потёр свои заскорузлые ладони:

– Похоже, тут есть добро!

У Бибинур невольно ноздри затрепетали: из-под бумаги в первую очередь появились сложенные в полиэтиленовый пакет пачки чая. Самый желанный – индийский чай, с изображением слона на обёртке. Под чаем – пять-шесть банок консервов, три пакета дорогих шоколадных конфет, финики, коробка овсяного печенья и ещё какие-то вкусные вещи… В самом низу посылки ещё в одном свёртке лежали новая мужская рубашка и женский головной платок.

– Или уж он подумал, что ты женился? – поразилась Бибинур.

– «Не майся один, женись», – пишет сын в каждом письме. – Вот в этот раз платком намекает… женись, мол.

Платок он накинул на плечи Бибинур.

– Во как идёт тебе, Бибинур! Не ёжься, это тебе будет мой подарок к Сабантую.

– Не нужно, Галикай. Спасибо. Вчера только купила новый платок, вот он на мне, а ты и не видишь, – сказала Бибинур, отдавая подарок обратно.

– Нет, нет, ты возьми. – И шёпотом Галикай добавил: – Всё равно ведь невестке достанется!

– Ты не показывай ей, припрячь, – подсказала Бибинур. – А мне зачем ещё один новый платок? Да и дети узнают – им не понравится…

– Ну тебя! – махнул рукой Галикай. – На, тогда вот это держи… Один пакет конфет тебе. Знаю, что шпроты любишь, тоже возьми. Чай уж так и так возьмёшь!

– Если не жалко, ты мне вон того печенья дай. Слышала я, что овсяное печенье бывает очень вкусным, а есть не приходилось…

Изрядная доля гостинцев досталась Бибинур, полный передник, а один пакет конфет Галикай отдал девушкам с почтамта: «Поделите!»

– Около детей, в своём-то доме, и поесть нельзя в удовольствие, Бибинур, – жаловался Галикай. – Рот велик, наверно, чавкаю… Но зачем это нужно каждый раз напоминать, не знаю. «Не чавкай, папа», – говорит сын. «Спокойней ешь, папа», – говорит невестка… От вкусной же пищи рот сам по себе начинает чмокать, это трудно сдержать. Но ведь и тарелку не вылижешь в своё удовольствие, самое вкусное, самый смак в посудомойку идёт… «Неприлично, папа, вылизывать!» Ха! Чего же неприличного-то?

Бибинур вдруг увидела Галикая в его доме, за его столом, за едой. Увидела его невестку, которая, изображая из себя культурную, подносит хлеб ко рту на кончике вилки… И сын – мямля и дуролом… Надо как-то помочь Галикаю, подумала она…

Может?… Он же просится… Прямо домой к себе его увести? Обоим бы стало хорошо, спокойно. Вот уже сколько времени сидят они в сквере, о пустяках болтают – и обоим легко. Попробовали овсяного печенья, чавкают или не чавкают, никто не смотрит, не осуждает, – хорошо!

Погоди-ка, а если с Зухрабану им сойтись?! Наверно, неплохо бы избавить Зухрабану от одиночества?… Двое одиноких – чем не пара? А возле Зухрабану никогда мужского духа не было… А тут такой сильный ещё, во всём справный мужчина…

Эта неожиданно пришедшая мысль – соединить Зухрабану с Галикаем – завладевает ею, она даже радуется ей и нетерпеливо