При свете зарниц - Аяз Мирсаидович Гилязов

когда с приходом весны вода в канавах весело, бойко зажурчит, первые жаворонки прилетят – их голоса первой в деревне слышит она. Раньше, чем молодые. И с появлением жаворонков тут же выставляет вторые – зимние – рамы, дом сразу же наполняется светом и весенними ликующими звуками.

До сих пор на все изменения в природе она реагировала очень чутко и по-своему: каждый год покупался ею новый календарь, и события, которые она считала особенно, с её точки зрения, важными, – химическим карандашом записывала на календарных листочках. Наверно, и поныне сохраняются на чердаке её брошенного дома те самые календари со следами отметок о новостях! Записывала она коротко и просто, бегущими вкривь каракулями: «Такого-то марта жаворонки прилетели». Если так записано, значит, это и был тот день, когда Бибинур испытывала крайне сильное волнение и выставляла зимние рамы. «Такого-то апреля на Ташлыяре выступила вода, к проруби не подойти»; «Сегодня начала прибывать вода»; «На рассвете тронулся лёд»… С этими вестями у Бибинур связано тоже бог знает сколько волнующих воспоминаний!

Или уже несколько другое:

«В магазин сатин привезли, на наволочки, женщины с Нижнего конца разобрали в драку».

«Жена Азгара, Камария, принесла двойню, определи так судьба, чтобы не были на нас похожи!» (Т. е. чтоб жили лучше!)

«На Сабантуе опять первой пришла Звёздочка с белой отметиной на лбу из потомства рыжего жеребца».

И это всё не пустые слова, не такие, что ни с того, ни с сего вдруг были вписаны на листочки отрывного календаря, – нет!.. Это свидетельство самой тесной связи Бибинур с повседневной жизнью, самые дорогие воспоминания её бытия…

На пенсию её проводили рановато, как только достигла пенсионного возраста. Но хоть и вышли года, с работы так просто Бибинур не ушла бы. Но что делать: не мог колхоз обеспечить таких, как она, постоянным трудом, чтобы каждая на своём месте оставалась. Лошадей почти извели, везде – в поле, на лугах – машины, моторы… Требовались лишь доярки на ферме, телятницы, но у Бибинур не хватило смелости мериться силами с молодыми, переступать им дорогу. Но даже выход на пенсию не посчитала она приметой старости. Однако прошёл год-другой, и как-то незаметно, постепенно прервались её многолетние связи не только с будничным течением жизни в Аксыргаке, с колхозными делами, но, что удивительно, и времена года, изменения в природе не стала она так остро, нетерпеливо поджидать и ощущать. Перестала покупать календари. Раньше-то, бывало, когда только лишь задуют тёплые весенние ветры, Бибинур невозможно было удержать в четырёх стенах. Не сиделось ей дома, бежала, чтобы встретить горячим приветом тех же жаворонков, первого запевшего скворца, летящих шумными стаями грачей. На пороге весны, когда зима, донимавшая птиц сильными морозами, отступала под жарким натиском солнца, она останавливалась около стайки синичек и спрашивала: «Живы остались, пташечки? Выдержали, мои дорогие? Вот, слава Богу, вот радость!» И в глазах её лучилось счастье.

С наступлением же лета вовсе менялась Бибинур. Распахивала в доме каждое окошко: пусть привольнее дышится – и стенам, и детям. Перед Сабантуем скребла-вымывала дом до восковой желтизны; сушила на солнышке подушки и перины, тонким прутом выбивая из них пыль. Печку, бывало, выбелит до белизны цветущей черёмухи; медный самовар вычистит кислым молоком и мелким песком до яркого блеска – на зависть тому же солнцу! Деревянные чаши, расписные деревянные ложки, чугунные горшки, большие и малые сковороды рядами выстраиваются на полках, будто только и ждут команды принять участие в праздничной демонстрации, горделиво пройтись по улице. На подоконнике, на белом с вышивкой полотенце лежат выкрашенные в луковой шелухе яички; со стола не сходят разные-разные пироги, блины, бавырсаки, чак-чак. И как бы ни было трудно, каждый год Бибинур справляла детям что-нибудь новое из одежды… Короче, всё красное лето Бибинур без устали хлопочет, сияет, словно бы молодеет и летает при этом. Только что не птица!

Больше всего любила она конные скачки, и праздник для неё был, если первыми приходили скакуны из Аксыргака! Всегда готовила и отдавала специально вышитое для конных скачек полотенце – и в девичестве, и в годы замужества, да и позже, даже в послевоенные трудные годы – так что много ловких парней-наездников со всей округи, приезжая на Сабантуй в Аксыргак, вытирали пот полотенцами, вышитыми искусными руками Бибинур.

И в печальные осенние месяцы она, в общем-то, находила в природе что-то манящее, притягательное для себя. Широко раскрыв глаза, молча, подолгу наблюдала Бибинур, как, осыпаясь с деревьев, листья уплывали далеко-далеко, в неведомую даль, качаясь и взлетая на волнах реки Ташлыяр, и думалось ей: как было бы замечательно посмотреть, что за жизнь там, в чужих землях, такая ли она, как в Аксыргаке, или нет? Ведь всюду люди – и всё должно быть по-людски…

У зимы же своя прелесть! Разве можно не заметить такую красоту – пёстрый узор следов кур и гусей на укрытом белым одеялом дворе после первой пороши! Едва распахнёшь утром дверь, грудь наполняется тугим холодным воздухом, тело невольно подбирается, становится лёгким, шаги делаются упругими… А какая это была радость – декабрьским заиндевелым утром, в то самое чудесное время, когда гаснут последние звёзды, спуститься к речной проруби по воду, играя нарядным коромыслом на плече, а снежный наст скрипит, скрипит под ногами! Какое наслаждение смотреть, как сосед-старик привычно, умело тяжёлым колуном рубит ледяные, застывшие за ночь наплывы вокруг полыньи! Куски льда, сверкая в утреннем свете, подобно драгоценным камешкам, сыплются к твоим ногам. В этот момент совсем рядом, из седого тальника, с резким шумом выпархивают куропатки… А из труб – дымы, дымы! Значит, красно бьётся в печи жаркое пламя, вкусные запахи плывут по дому, румяня щёки детей… А волшебство зимних буранов?! Низовая бодрящая позёмка! Она похоронила на полях Аксыргака бессчётное число следов Бибинур, когда приходилось ей выезжать к скирдам, и прежде чем подступиться к соломе – долго, старательно отаптывала она снег вокруг…

Первые весенние громы, сколько раз спугивали вы чуткий сон молодой вдовы! Сколько зорь выбегала она босиком в сени, думая, что стучат в двери! Чутко, с открытым всему сердцем жила она, ощущая рождение каждого дня, каждой мало-мальски приметной новизны вокруг. Разве не была она хозяйкой всего богатства, всей красоты природы? И когда на лугах расцветали одуванчики, волновались на ветру ромашки, в её усталое тело вливались покой и сила. С восхищением говорила о чудесах природы с любимыми детьми: «Хатима, доченька, смотри, радуга, такой больше никогда не будет!», «Сынок, Сабир, глянь-ка, лэйсан[26] полил.