При свете зарниц - Аяз Мирсаидович Гилязов

Была ли необходима сама Бибинур или нет цветущим лугам, весенним громам, бескрайности зимних снегов, белым облакам, хмурым тучам, омывающим землю, но для неё всё было очень нужно, очень важно – ледяные сосульки, свисающие рядами со ската крыши в начале марта, бешеный грохот половодья, алые зарницы над хлебным полем, косматые туманы в речной пойме, посвист крыльев строящих себе под стрехой гнездо ласточек… всё, всё! Она вместе со всем этим ежегодно возрождалась весной-летом, вместе с природой каждый год её жизни незаметно умирал, уходил. Нет-нет, каждому времени года, очевидно, была нужна и Бибинур! Если нет радующихся им глаз – зачем тогда эти зори? Для чего загорается полное небо звёзд? Для кого же эти густые, тугие апрельские ветры?… Да и самого обладающего могуществом человека, разгадывающего тайны мироздания, находящего всему на свете объяснения и создающего стройные системы научного познания, – не природа разве создала с великой целью?! Разве, скажем проще, не рождены, чтобы понимать, чувствовать природу, глаза, уши, наконец, сердце и душа?!

Именно остро ощущаемое чувство своего родства с природой помогало Бибинур перебарывать многие трудности, не поддаваться горю-печали. Помогало забывать об одиночестве.

И вот однажды всё изменилось!

Была ранняя весна. Разбудив почки на деревьях, зашумели тёплые ветры, но Бибинур словно бы их не почуяла. Когда стронулись снега в лесах, с горы стремительно покатились бурные потоки, она не наслаждалась уже их яростным гулом, не выходила в лунную ночь к воротам послушать… Весна этого года пришла к ней незаметно, тихо, не возбуждая кровь, и лето, покрыв волшебной зеленью луга и берега, стало хозяйкой всего сущего как бы без участия Бибинур. Не дивилась она жёлтым осенним листьям, и лишь когда на смену тёплым подули холодные пронзительные ветры, Бибинур, кутаясь в тёплый платок, поняла, что наступила осень. Первые снежинки, будто зачарованные, из сказки, цветы, зря кружились, играя, перед её окнами, – Бибинур вовсе не обратила на них внимания.

Вот ведь как… И здоровьем Бог не обидел, глаза остры, аппетит не исчез, что ни съест, тем довольна… уши слышат, усталости не чувствует, всё вроде бы осталось, как было, а всё же – что-то изменилось! Связь с миром ослабла, общность с природой как бы разом нарушилась, и Бибинур сделала вывод: «Ага, и ко мне подошла старость». Она сначала не поверила в это, в свою старость, удивилась, влезла на печь – и два дня и две ночи не двигалась. Печь не растапливала, еду не варила; раз-другой, сунув ноги в войлочные боты, ходила пить холодную воду из кадки в сенях и, укрывшись старой шубой, опять недвижно лежала на остывших кирпичах…

«Старость пришла… она!»

В первый день она поразилась, на другой день уже успокоилась. Раздумывала. Ведь как бывает? Чаще всего человек горюет: «Эх, этот мир останется без меня!» Волга остаётся, деревня остаётся, родные, близкие, соседи остаются, лес остаётся… а мне уходить! Горько, обидно, поневоле горючие слёзы бегут. Бибинур же подумала иначе: «Слава Богу, хорошо ещё, что, если я умру, – это всё, что кругом, остаётся!» Она утешилась: «Если б я оставалась, а они исчезли – каким бессмысленным был бы этот мир!»

А почувствовав свою старость, поняв, что она пришла окончательно, – Бибинур стала думать о смерти. Когда придёт?

Соседи тут же обратили внимание, обеспокоились, что она не появляется на улице, и, собравшись возле её дома, избрали из своей среды «представительницей» бабушку Закию, бывшую в очень хороших отношениях с Бибинур. Та, слегка постучав в окошко Бибинур концом клюки, спросила:

– Старуха Бибинур, ты жива?

Бибинур, не спускаясь с печи, ответила:

– Жива, жива! Что мне сделается?

– Дыма из твоей трубы почему-то не видать.

– Латки вот кладу, – снова отозвалась Бибинур.

– Что ты там латаешь?

– Что я латаю, Закия? Готовлюсь счёты с жизнью свести. Всё ли сделано, что положено, не осталось ли обиженных мною душ… Вот обо всём этом думаю, вот так и латаю дырки своей памяти.

– А, ладно. Слава Богу. Латай.

Бабка Закия даже к двери не подошла. С тех пор, как бросили её дети, Бибинур (и это все знали) никого в дом к себе не зовёт, и когда кто-то случайно заглядывает к ней – стесняется, переживает, ходит потом как больная. Так что Закия поговорила лишь через окно, другие же стояли и слушали на отдалении. А бывало, едва заслышав стук ворот, Бибинур сама вылетала пулей навстречу. Сегодня же, вон, лежит…

– Ну, как? – спросили соседи в один голос.

– Так, голос вроде бы бодрый, не похожа на больную, – сказала бабушка Закия.

– Слава Богу тогда, – соседи с облегчением вздохнули. И всё же надо присматривать.

– Похоже, чудить начала. Из трубы уже другой день не видно дыма. Да про какие-то латки твердит…

Думать, что счёты с жизнью покончены, было для Бибинур, конечно, нелегко, нет! Те два дня, не будучи в силах вырваться из силков воспоминаний, не очень-то уютно чувствовала она себя на печи. Дом окончательно остыл, на стёкла намёрз синий ледок. Но на третий день она встала, принесла охапку берёзовых дров, заполнив ими печное нутро до самого свода, затопила и, придвинув стул, положив подушку на него, села напротив огня. Сухие дрова, занявшись, пыхнули на неё слепящим оранжевым пламенем, она не отстранилась, заворожённо смотрела на пляску огненных языков. Потом испекла кыстыбый[27].

Габдуллазян любил кыстыбый. И самый младший, Назиб, тоже похож на отца – любил есть кыстыбый…

Когда дом заполнился теплом, она поела-попила, повязалась старой шалью, подпоясалась туго старым платком и пошла на могилу Гайши. У татар не очень-то принято ходить на кладбище, оно утопало в сугробах, – тропинку в снегу пришлось проложить самой.

Что Гайше смерть выпала за мужа, а ей, Бибинур, по доброй воле пришлось занять место Гайши в объятиях Габдуллазяна, – было самым тревожным в раздумьях… Да и доброе ли дело она сотворила, девушкой придя к пожилому вдовцу Габдуллазяну, назвавшись матерью его детям, или что-то худое в этом есть, – Бибинур не могла себе ответить. Может, поэтому, в отличие от аксыргаковцев, она часто появляется на кладбище, особенно весной, когда сходит снег, и чистит могилу, подметает вокруг, сеет семена цветов, припасённые с осени.

Сегодня же вот идёт сюда по снежной целине… Шаги мелки, как птичьи, тело лёгкое, – и следы её даже на мягком снегу не отпечатываются глубоко. Тянется сзади мелкая, рыхлая борозда: не подумаешь, что человек прошёл!

В изголовье Гайши стоит белый камень с высеченной на нём