Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

моём положении чиновника дипломатического ведомства миновать посольство было совершенно невозможно, и при натянутых отношениях нашей делегации с Сазоновым в Париже моё обращение в комитет в обход посольства было бы признано интриганством и отразилось бы на всей нашей делегации. Поскольку оказалось, что Саблин не только был корректен, но даже навлёк на себя гнев начальства своим вниманием ко мне, то мне оставалось лишь сказать в конце моего сообщения в комитете, что я привёз с собой материалы делегации, которые переданы мною в посольство Саблину. Все очень обрадовались этому и в один голос поблагодарили, так как собирались взять в посольстве то, что могло бы быть интересно с точки зрения общих целей.

Само собой разумеется, я слишком мало был в Лондоне и не могу полностью ручаться за абсолютную точность моей оценки местной обстановки, но всё виденное мною убедило меня в том, что ни в самом комитете, ни в отношениях его с посольством не проявлялось резких личных антагонизмов, эти отношения были полны миролюбия и свидетельствовали о серьёзном интересе к русским событиям. Вся спокойная лондонская обстановка располагала к этому, да и состав русской колонии был не тот, что в Париже. Правда, я тогда останавливался в очень хорошем отеле в западной части Лондона, около Кенсингтон-Гарден, но я и Шнитников, который там жил, были далеко не единственными русскими.

Здесь же были граф Капнист, барон Пилар фон Пильхау и другие — частью титулованные балтийские немцы, частью чисто русские фамилии из аристократических или промышленных состоятельных кругов. Конечно, в русской колонии были не только эти элементы. Но и те, кто существовал собственным трудом, жили неизмеримо лучше, чем в Париже. Русская колония в Лондоне, в общем, была примерно на уровне среднего круга английского общества, а чиновники нашего посольства были приняты в самом высшем обществе, чего совсем нельзя было сказать о служащих парижского посольства. В Париже русская колония представляла русский островок в парижском космополитическом море, а в Лондоне она растворялась в английском обществе.

Не могу утверждать, что Саблин, которому от Сазонова была дана инструкция завязать «настоящие» отношения с руководящими политическими деятелями, в отличие от Набокова, который будто бы не сумел установить такие связи, преуспел в этом; сомневаюсь, чтобы он оказался удачливее Набокова, но с уверенностью могу сказать, что и К.Д. Набоков, и Е.В. Саблин были более вхожи в английские политические круги, чем вся русская колония в Париже — во французские. Парижской отрезанности от иностранцев в Лондоне совершенно не чувствовалось.

«Тайное общество» князя Л.В. Урусова

В Лондоне я смог наблюдать также продолжение двух лично мне известных дел, имевших отношение — прямо или косвенно — к нашему дипломатическому ведомству. Первое — это новое направление деятельности князя Л.В. Урусова, а второе — дело «Добровольного флота». То и другое переплелось до некоторой степени благодаря мне и Шнитникову, которого я познакомил с Урусовым.

Это знакомство имело значительно более серьёзные последствия, чем я предполагал. Урусов, как я говорил выше в связи с моей попыткой свести его с Гронским, продолжал стремиться оздоровить наше ведомство, которое при Сазонове и Шиллинге впало в несомненный маразм, ибо, какие бы добрые побуждения ни руководили Сазоновым, бездействие министра иностранных дел не может не быть катастрофой для всякого правительства, в особенности же для столь хрупкого, каким было деникинское. Урусов был прав, говоря, что надо идти хотя бы бездорожьем, но идти, а не стоять в ожидании, пока история России снова выйдет на свой большой, широкий путь. Надо творить новую политику или свернуть антибольшевистские знамёна и пойти на соглашательство. Но соглашательство было чуждо Урусову, он по-прежнему горел воинственным огнём и не хотел идти ни на какие компромиссы.

Зато в области международной политики он видел огромные неиспользованные ресурсы, прежде всего в соглашении с инородцами, как говорили мы для простоты. Разумеется, это не должен был быть поход всех нерусских племён против русского народа, чтобы свести его с прежнего пьедестала, напротив, надо было иметь мужество ставить и решать национальную проблему, а не довольствоваться формулой о «единой и неделимой России». Сам того не замечая, Урусов становился в оппозицию ко всей идеологии белого движения, его взгляды были шире, чем просто оппозиция начальству, а русское общественное мнение было далеко не подготовлено к решению национального вопроса в новых формах, в чём я убедился на заседании лондонского Освободительного комитета, где такой влиятельный человек, как Милюков, не улавливал связи между национальным вопросом и судьбой белого движения.

Мне всё время хотелось дать энергии Урусова должное направление и использовать его неожиданный для меня приезд в Лондон для выработки новой политики в борьбе с большевиками. В частности, поскольку Урусов прибыл значительно позже меня и я уже успел к тому времени познакомиться с лондонской обстановкой, я сказал ему, что, быть может, провести нашу «дипломатическую революцию» было бы гораздо легче в Лондоне, чем в Париже. Здесь нет ни личных антагонизмов, ни парижской кружковщины, ни парижского скептицизма и снобизма в вопросах борьбы с большевиками. Если в Лондоне нет (за исключением Милюкова) очень крупных имён, тем лучше. Начнём проще и скромнее, а развернуться всегда успеем. В частности, я указал на Саблина, который совсем по-иному относился к борьбе с большевиками, чем наши дипломатические круги в Париже. Саблин (или Набоков — нам с Урусовым это было безразлично) мог бы ввести нас в английские круги, а через них мы могли бы начать непосредственные переговоры с поляками, финнами и прочими национальностями России, фактически от неё отделившимися.

Урусов, однако, отнёсся к моему проекту безо всякого энтузиазма. Прежде всего он постарался разочаровать меня в Саблине. Если в настоящий момент он покровительствует мне, хотя бы вопреки Сазонову, то делает это только потому, что прекрасно знает: песенка Сазонова спета, а наша делегация может попасть в Америку и играть там определённую роль. Саблин, у которого никаких особых связей нет, цепляется за всё, чтобы удержаться на поверхности. Это дипломат, не лишённый карьерного чутья, но совершенно несамостоятельный. Между тем, по мнению Урусова, надо было лить новое вино в новые мехи, и Саблин для этого совсем не годился — уж лучше Набоков, он самостоятельнее.

Вообще же, прежде чем действовать, надо создать организацию. Когда она будет создана, можно взять власть в свои руки и проводить в жизнь свои идеи. Эта мысль о создании организации, т.е. его прежнего «тайного общества», настолько захватила Урусова, что он не хотел понять простую истину: пока эта организация будет создана, пока она упрочится настолько,