Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

Как я ни убеждал Урусова превратить его здравые по существу мысли в конкретно сформулированные положения и при помощи влиятельных лиц в дипломатическом ведомстве и в общественных кругах направить борьбу с большевиками в новое русло, он остался при своём мнении. Я предложил, например, Урусову прочесть доклад по национальному вопросу (или по польскому как наиболее острому с точки зрения лондонского Освободительного комитета). Это вызвало бы обмен мнениями и вообще стало бы началом какого-то нового общественного движения при такой спокойной и благожелательной атмосфере, какая царила в названном комитете. Но моё предложение было отвергнуто Урусовым. Он мог часами говорить со мной или с другими чиновниками нашего ведомства, но расширить свою деятельность до общественного доклада почему-то не хотел.

Таким образом, Урусов направлял свою революционную энергию на создание организации, и вся она ушла в песок. Однако в Шнитникове он неожиданно нашёл решительного сторонника. Это, казалось, обрадовало Урусова гораздо больше, чем возможность широкой общественной пропаганды своих взглядов через уже существующие общественные организации или хотя бы посольство, которое он без всяких основательных причин игнорировал. Мне лично было всё равно, почему Саблин так приласкал меня — в надежде ли понравиться нашей делегации, которая обещала, по его мнению, многое, или из серьёзного интереса к борьбе с большевиками, — важно было то, что я работал в посольстве и Саблин мои материалы пускал в мировую прессу через посредство влиятельных английских органов печати — это был огромный шаг вперёд по сравнению с Парижем, где эти материалы лежали нераспакованными в подвалах посольства, не вызывая ни малейшего интереса в дипломатическом ведомстве.

С Урусовым всё было иначе. Как я позже узнал, сама его поездка в Лондон имела целью создание лондонского отделения какого-то «тайного общества». Думаю, что и меня Урусов, быть может, считал в душе своим приверженцем, хотя я, во многом сходясь с ним во взглядах, решительно расходился в тактике. В Шнитникове Урусов нашёл верного и страстного адепта, но сам Шнитников потом говорил мне, что Урусов лишь частично посвятил его в свои планы и он оказался в каком-то нижнем слое «тайного общества», не зная его верхушки.

Какое это было общество и какую роль играл в нём Урусов, был ли он главой или тоже играл роль пешки, утверждать не могу, но Урусов во всё время врангелевского правления поддерживал связи с нашим дипломатическим ведомством, проводил усиленную агитацию негативного свойства и курсировал между Парижем и Лондоном с таинственными целями. Мне было жаль, что энергия Урусова пропадала даром, и сколько бы ни было здравого смысла в его критике наших главарей ведомства, эта его подпольная деятельность была бессмысленной. Мало того, урусовская работа не обещала ничего и в будущем, ибо в такие моменты, как гражданская война, важно не только иметь правильные взгляды, но и уметь использовать обстановку. Надо знать, что делать, но в то же время следует помнить, что упущенное сегодня завтра уже не наверстать.

Так, в применении к дипломатическому ведомству Сазонов из-за своих неверных исходных позиций упустил момент для действия. Когда Урусов после падения Врангеля получил известное влияние и был этим очень доволен, наше дипломатическое ведомство уже перестало быть ведомством, а стало просто эмигрантской организацией. Момент был безвозвратно упущен. Это тем более огорчительно, что Урусов был прекрасно знаком с Врангелем и даже был с ним на ты. Если бы он вместо организации полумифических «тайных обществ» воспользовался близостью к Врангелю, чтобы подсказать ему более правильную линию поведения, скажем, в польском вопросе, он мог бы действительно быть полезным в борьбе с большевиками. А так не исключено, что через организации, близкие к Урусову, благодаря его влиянию среди товарищей в дипломатическом ведомстве некоторые ценные сведения могли попадать в руки подозрительных лиц.

Разгадка упорного нежелания Урусова идти широким общественным путём заключается в его несомненном честолюбии. «Почему князь Львов, провалившийся в России, занимает первое место в Париже, а не князь Урусов, вдохновитель саботажного движения в 1917 г.?» — с таким вопросом обращался он ко мне. Думаю, что это непомерное честолюбие и помешало Урусову войти в сношения с нужными людьми, чтобы наметить новую внешнюю политику белого движения. С другой стороны, таланты Урусова не были столь исключительны, чтобы он мог занять первое место в Париже.

Предложение покинуть тонущий корабль

С делом «Добровольного флота», так волновавшим русский Париж, мне пришлось столкнуться по следующему поводу. Живя в том же отеле, что и Шнитников, и общаясь с ним ежедневно, я, естественно, был в курсе всего, что делалось в правлении «Добровольного флота». А между тем момент там был критический — ждали появления адмирала Князева с новым составом правления, и Герасимов волновался после своего парижского провала. Приезд Нольде был в самой тесной связи с этим надвигавшимся событием, но, после того как Нольде не сумел в Париже защитить собственный проект, его акции у Герасимова стали падать. И вот в один прекрасный день Шнитников с таинственным видом пригласил меня к Герасимову в правление «Добровольного флота».

В очень комфортабельном помещении Герасимов, с которым я встречался в Париже, предложил мне «помочь» ему разрешить один сложный юридический казус. Поскольку это всецело входило в мою компетенцию как специалиста по морскому международному праву, которым я занимался ещё до войны в Лондоне, я охотно согласился. В то же время Герасимов намекнул, что вообще хотел бы со мной посоветоваться по ряду практических вопросов, касающихся международного права. Всё это было симптоматично. Поскольку разборка материалов в посольстве отнимала у меня только утренние часы, а утопические планы Урусова каким-то образом «захватить власть» в антибольшевистском движении ничего не сулили из-за его желания уйти в подполье и заниматься «тайными обществами», то я не без удовольствия отдался чисто юридической работе.

Через два дня, ознакомившись со всеми актами одного процесса, дошедшего до палаты лордов и касавшегося судов «Добровольного флота», я представил Герасимову подробный доклад. Тот, по-видимому, остался очень доволен, так как только что был у одного известного английского адвоката — специалиста по пароходным делам, который высказал ему свой взгляд, совпадавший с моим.

Это дело оказалось, как я узнал потом от Шнитникова, «пробой» для моих юридических познаний. «Проба» дала положительные результаты, и Герасимов пригласил меня вместе со Шнитниковым позавтракать в одном из самых лучших ресторанов Лондона. Завтрак, как полагается, был прекрасный, и когда мы перешли к десерту, Герасимов вручил мне своё официальное письмо, содержавшее предложение