Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

истории и географическому положению находиться в постоянном и неразрывном общении с ним. Такого политического творчества, новых полётов мысли в этой области Сазонову не хватало. Отсутствие интриганства и гордость своей лояльностью доходили у него до боязни скомпрометировать себя одним фактом разговора с каким-нибудь инородцем. А между тем финляндский, балтийский и главным образом польский вопросы стали роковыми для белого движения. Была горькая правда в словах Б.Э. Нольде, что Сазонов при всём его незапятнанном патриотизме играл фактически на руку большевикам и объективно, против своего желания, своим принципиально обоснованным квиетизмом нанёс непоправимый удар по борьбе с большевиками.

Выслушав горячую речь Саблина в защиту Сазонова, с которым он вполне солидаризировался, я ответил, что, глубоко уважая убеждения Сазонова, думаю, что некоторые его положения, во всяком случае, основаны на недоразумении. Чтобы не ходить далеко, я привёл в качестве примера слова профессора Шотуэлла, который от имени американской дипломатии высказал взгляды, совершенно совпадающие с мнением Сазонова и свидетельствующие об отрицательном отношении американцев к расчленению России, причём исключение делалось лишь для Польши и Финляндии. Не все союзники, таким образом, действительно стремятся расчленить Россию. Если бы Сазонов, вместо того чтобы ставить палки в колёса нашей делегации, сам поехал с нами в САСШ, быть может, и результаты были бы иные. А кто поручится, что упорное общение с союзниками не заставило бы их в конце концов изменить свой взгляд на борьбу с большевиками?

То же и в отношении немцев: неужели наш антибольшевизм должен заходить так далеко, чтобы мы продолжали считать себя в войне с ними, потому что большевики заключили с ними мир? Международное право считается с фактическим положением вещей: если нет на деле военных действий, то это не война. Война может кончиться de facto, и с этим необходимо считаться. Точка зрения Мандельштама ошибочна, что признают и другие международники, например Нольде и Таубе. Это не было бы проявлением нелояльности в отношении союзников, ибо сами союзники больше не воюют с немцами и их союзниками. Нельзя быть plus royaliste que le roi lui-meme, а Сазонов оказался как раз в таком положении. Я сказал Саблину, что, к сожалению, в этом серьёзном вопросе Сазонов слишком доверился Мандельштаму, который, увы, был тогда единственным юрисконсультом. Саблин не мог не согласиться с тем, что Сазонов слишком поддался своему пессимистическому настроению и из желания не компрометировать будущее России нанёс ей своим бездействием огромный ущерб в настоящем.

Перейдя к нашей делегации, Саблин сказал, что он в этом вопросе расходится с Сазоновым и считает остановку делегации ошибкой. На него очень сильное впечатление произвело моё подробное сообщение о банкете с Шотуэллом. Он заинтересовался мыслями Шотуэлла о возможности широко использовать наши материалы в американской печати и сказал, что сделает всё, чтобы дать самую широкую огласку всем фактам, имеющим значение для борьбы с большевиками.

Российское посольство в Лондоне

Затем наш разговор был прерван приходом секретарей посольства Слепцова и Соколова, которых я знал по совместной службе в Петрограде. Они пришли с очередными делами. Беседа стала общей, когда подошли ещё второй секретарь Солдатенков, которого я тоже знал по Петрограду, и первый секретарь Волков, с которым я раньше не был знаком. Волков уже давно был в Лондоне и во время войны постоянно находился в Англии. Беседа касалась самых разных сторон жизни нашего ведомства.

Саблин сам показал мне комнату, где я мог заниматься, и со следующего дня я стал регулярно работать в посольстве, разбирая то, что привёз из Парижа. Не только Саблин, но и другие чины посольства живо интересовались привезённым мною. Я разделил всё привезённое на рубрики и, составив такую опись, передал всё Саблину с самыми обстоятельными комментариями. Саблин был в восторге, заявив, что всё это в высшей степени интересно и он использует материалы в печати Англии под разными соусами, как в газетной прессе, так и в журнальной.

Моё пребывание в Англии, таким образом, вознаградило меня с лихвой за пренебрежение и снобизм Парижа. Саблин при моём отъезде сообщил мне, что получил «нагоняй» от Сазонова и Шиллинга за тёплый приём, оказанный им нашей делегации в лице Гронского и меня. Но то обстоятельство, что Саблин мне об этом сказал и притом нисколько не изменил дружеского отношения ко мне, продолжая проявлять интерес к моим материалам, показывает, что при всей его покладистости и послушании он мог стать выше угодничества перед начальством, когда речь шла о борьбе с большевиками. Тот факт, что я всё время находился в составе посольства в Лондоне и официально там работал, — исключительно личная заслуга Саблина. Говоря, что не одобряет остановки американской делегации, он был искренним и подтвердил это на деле.

Мне было особенно приятно вспоминать потом, когда наша делегация потерпела крушение, что моя поездка в Лондон была единственной попыткой дать привезённый нами материал в распоряжение большой европейской прессы. Статьи Саблина в «Таймс» и других серьёзных английских печатных органах не прошли бесследно и для американцев, которые, конечно, перепечатывали статьи скорее из английских источников, чем из континентально-европейских. Но моя инициатива пропала бы даром, если бы Саблин проявил ко мне столько же враждебности, сколько его начальник Сазонов. Что касается писем последнего и его «нагоняя» Саблину, то я мог лишь посетовать в душе на то, что крупного государственного деятеля могло до такой степени ослеплять чувство личной обиды, заслонившее у него в тот момент соображения государственной пользы.

Не могу здесь также не отметить совершенно особого по сравнению с Парижем положения посольства в Лондоне. В отличие от парижского, лондонское посольство не было и не стремилось быть центром русской колонии, оно стояло скорее в стороне от неё, хотя и не в отчуждении. По своему положению в русской колонии оно напоминало наши прежние дипломатические представительства, но, само собой разумеется, без их былой роскоши и снобизма. Саблин не хотел подражать покойному графу Бенкендорфу, стоявшему недосягаемо высоко по отношению к простым смертным — русским подданным, он принимал всякого, кто к нему обращался, и старался всем помочь. В то же время его не жгло честолюбие, и он не стремился поглотить все другие русские учреждения. За исключением некоторых более или менее замкнутых приёмов светского характера, посольство не устраивало никаких совещаний, которыми была заполнена жизнь парижского посольства.

Скажу больше, посольство по своему составу при всём желании не могло подражать Парижу, сам Саблин был из сравнительно молодых дипломатов, его секретари и помощники — ещё моложе. Слепцов, Соколов, даже Солдатенков были молодыми людьми, без большого дипломатического