Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

Можно было предположить (и в русской колонии такое мнение высказывалось), что Нольде будто бы хотел всех видных лиц, вроде указанных выше, скомпрометировать из личных целей, дабы самому встать на место Сазонова. В самом деле, допустим на минуту, что все эти государственные деятели согласились на предложение Герасимова. Легко можно себе представить, какая буря поднялась бы в печати и в русской колоний в Париже в особенности, если бы узнали, что Сазонов, Гирс, Маклаков и Львов стали владельцами «Добровольного флота»! Наивно думать, что Советы не использовали бы такой совершенно невероятный факт, чтобы замарать всё антибольшевистское движение.

Само собой разумеется, никто не поверил бы в фиктивность таких акций, да, по существу, на неё и нельзя было бы ссылаться, так как при открытом заявлении о фиктивности преобразования «Добровольного флота» в частное общество такая трансформация не достигла бы цели, ибо англичане и Советы не признали бы её, ссылаясь на собственные заявления преобразователей, которые те обязаны были бы сделать ради спасения своего доброго имени. Всё это Сазоновым и другими названными лицами было учтено тотчас же, и они, естественно, отказались.

Этот шаг Нольде, к сожалению, должен быть отмечен, несмотря на свою неудачу, потому что он являлся наглядным свидетельством необратимого процесса разложения, который начался в широких кругах белого движения после таких всем известных явлений, как безнаказанный перевод казённых сумм в Вашингтоне со счетов посольства на личный счёт Бахметьева и его бесконтрольное обращение с казёнными деньгами. Ведь Бахметьев тоже говорил в своё оправдание, что перевод фиктивный и был произведён ради спасения крупных казённых сумм, но какова была цена его словам, когда, совершив такой смелый поступок, он затем решительно сопротивлялся всякой попытке контроля над указанными суммами, даже скрывая, какую именно сумму казённых денег он перевёл на свой счёт?

Нольде не разубеждал Герасимова, считая, что если Сазонов покрывает Бахметьева, то, значит, и сам способен на подобный акт. Если бы Сазонов хоть чем-нибудь проявил своё недовольство поступком Бахметьева, который расценивался широкой публикой как неслыханный случай грандиозного казнокрадства, то и Герасимов никогда не посмел бы представить свой названный мною сногсшибательным проект. В частности, как я убедился из личных разговоров с Герасимовым, остановка Сазоновым нашей делегации дала ему и Нольде психологическую почву для мысли о том, что их проект встретит сочувствие Сазонова. Я категорически опровергаю утверждение, будто Нольде хотел скомпрометировать кого-то своим проектом. Но, согласно этому проекту, при новом частном акционерном обществе «Добровольного флота» должен был быть юрисконсульт, и место это было обещано Нольде — вот и всё, чего он желал, а политические подозрения были совершенно неосновательны.

Вся эта история стала мне известна во всех её занимательных подробностях благодаря тому обстоятельству, что помощником Герасимова в должности агента «Добровольного флота» в Лондоне, где жил сам Герасимов, был мой старый товарищ по Тенишевскому училищу, сын известного петербургского адвоката и общественного деятеля Б.Н. Шнитников. Он самым безоговорочным образом выступил в защиту своего начальства и погиб с ним вместе, с той только разницей, что Герасимов всё это время получал баснословное жалованье и ушёл из «Добровольного флота» богатым человеком, а Шнитников потерял свои 150 фунтов в месяц в Лондоне и впоследствии оказался в самом бедственном положении. Именно Шнитников был послан Герасимовым в Париж и там через Нольде создал злополучный проект, не только провалившийся, но и проваливший его официального автора — Герасимова. Когда Шнитников, с которым я был неразлучен в эти дни, показал мне проект в готовом виде, я пришёл в ужас, указав на невероятность его принятия и на невиданный цинизм самого намёка на то, что «Добровольный флот» может на свои средства «содержать русских общественных деятелей в Париже».

По моему мнению, Герасимов должен был стоять исключительно на юридической почве, которая была неуязвима, а именно на том, что он был назначен всероссийским Временным правительством, а правительства, возникшие из гражданской войны, не имели права производить перемены в высшей администрации, так как, не являясь ещё всероссийскими, не могли отменять назначений Временного правительства. Имею все основания думать, что, встань Герасимов именно на эту почву, он был бы поддержан Маклаковым и Львовым, а Сазонов и Гирс, чтобы не ссориться с первыми, согласились бы с этим. По поводу «содержания» русских общественных деятелей в связи с указанным предложением о распределении акций, похожем на подкуп, Шнитников, повторяя Герасимова, сказал, что эти слова являются как бы «векселем» и что они рассчитаны на «парижскую психологию»! Так молва бежит впереди и по ряду признаков грядущей катастрофы рисует саму катастрофу в сатанинских красках.

Попытка подобного преобразования «Добровольного флота» интересна именно ввиду грандиозности этого предприятия. Герасимов был прав, говоря, что фактически доходы с пароходства были баснословны (ведь многие пароходы плавали, не будучи реквизированными) и на них можно было «содержать» если не всех, то очень многих из «парижских русских общественных деятелей». Шнитников, сделавшийся жертвой своей преданности начальству, был впутан Герасимовым исключительно из желания последнего воспользоваться честным именем своего служащего, которого он вызвал в Лондон из Порт-Саида, когда тот ехал на своё постоянное место службы представителем «Добровольного флота» в Гонконг. Шнитников жалел впоследствии, что послушался Герасимова и не поехал на Восток, где был бы в безопасности. Как я укажу дальше, всё описанное имело отношение к нашей с Гронским поездке в Лондон.

Первые лондонские впечатления

Эта поездка носила двойственный характер. Собственно говоря, Гронский ехал лишь за получением жалованья в лондонском финансовом агентстве у фон Замена, ведавшего всеми казёнными суммами за границей. Что же касается меня, то я ехал как дипломатический курьер от парижского посольства в лондонское и с особой целью — организовать использование материалов нашей делегации в Лондоне. Это разделение ролей выдержано было до конца, и поскольку Гронский уехал через несколько дней, то политическую миссию я выполнял единолично. Наша поездка была интересна ещё и тем, что в Лондоне был С.П. Карасев, бывший член нашей делегации от военного ведомства. Гронский попал в Лондон впервые и, кроме того, почти совсем не говорил по-английски, поэтому я был для него и гидом, и переводчиком.

Первым нашим визитом был визит к фон Замену, с которым я тогда впервые познакомился. Всем своим видом он произвёл на меня самое приятное впечатление, которое впоследствии вылилось в восхищение его гражданским мужеством и поведением при конце врангелевской эпопеи. Он, кстати сказать,