Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

страдал невралгическими головными болями и всегда носил на голове шапочку, но хорошего настроения и приветливости не терял. В маленькой, чрезвычайно комфортабельной и уютной канцелярии, подобной всем лондонским помещениям, где англичане веками заботились о своём домашнем уюте, Замен работал с двумя секретарями (какая разница по сравнению с огромными парижскими штатами!), а между тем именно эта канцелярия заведовала всеми денежными суммами белого движения.

Замен, проверив все наши бумаги, обещал на следующий же день приготовить нужные чеки и, как человек европейской складки, выполнил своё обещание. На другой день Гронский в одном из лондонских банков, где хранились русские казённые суммы, уже получил все причитающееся делегации жалованье на предстоящий месяц. Таким образом, задача, ради которой Гронский ехал в Лондон, была выполнена сразу, и уже через два дня по приезде он стал свободным человеком, с интересом осматривая этот гигантский город, похожий на грандиозную деревню благодаря своим особнякам-коттеджам, паркам и садам. Несмотря на частный характер поездки, Гронский из вежливости в первый же день вместе со мной отправился в посольство, где нас с изысканной любезностью в прежнем помещении царского посольства принял Е.В. Саблин, назначенный поверенным в делах вместо К.Д. Набокова, бывшего поверенного в делах в период Временного правительства.

Любопытно, что увольнение Набокова было единственным случаем, когда Сазонов сместил дипломатического представителя, назначенного Временным правительством. Юридическая сторона этого увольнения не выдерживала критики. Если бы Сазонов, например, пожелал уволить Маклакова и Бахметьева, то ни тот, ни другой не согласились бы с этим и без труда доказали бы Сазонову, что положение его самого с юридической точки зрения гораздо более шатко, чем их собственное. Но К.Д. Набоков, родной брат упоминавшегося мною кадета Владимира Дмитриевича, безропотно подчинился как старый чиновник, уступая исключительно обаянию имени Сазонова.

Саблин, бывший ещё в 1916 г. первым секретарём в посольстве и приехавший из Персии, где ему часто приходилось бывать на положении поверенного в делах, прекрасно знал Среднюю Азию, но Лондона не знал совсем, и уже отмеченный мною мотив увольнения Набокова — то обстоятельство, что он будто бы не имел достаточных связей с англичанами, — был так же применим к Саблину, как и к его предшественнику. У Саблина было неизмеримо меньше связей с местным обществом, чем у Набокова, не говоря уж о такой элементарной вещи, как знание языка. Набоков говорил по-английски, как англичанин, а Саблин, приехав в Лондон, совсем плохо знал английский и стал учиться уже на месте. При моём посещении Лондона он ещё далеко не в совершенстве владел языком, говорил с явным иностранным акцентом и затруднялся в выражениях; Поэтому совершенно непонятно, как Сазонов сам, долго бывший советником посольства в Лондоне и постигший на опыте, сколь важно иметь на посту нашего представителя в Лондоне лицо с безукоризненным знанием языка, мог сделать такой выбор.

Если эта замена Набокова Саблиным состоялась, то, увы, отнюдь не по деловым соображениям, а по мотивам личного характера. Набоков в двух-трёх вопросах разошёлся во мнениях с Сазоновым, и тот по старой министерской привычке, не терпя возражений, взял и уволил Набокова, назначив следующего по рангу чиновника посольства поверенным в делах. Уезжая из Парижа, я знал, что Саблин для Сазонова свой человек и последний им очень доволен, хотя, повторяю, тот был нисколько не лучше, а уж скорее хуже Набокова в качестве нашего представителя в Лондоне.

Саблин не только был в высшей степени любезен с нами — Гронским и мною (со мной он до того совсем не был знаком), но и проявил подлинный интерес к нам как к членам американской делегации, о которой уже был наслышан. По облику своему Саблин напоминал русского помещика из покладистых и гостеприимных, и покладистость его, как я позже убедился, была источником всего его дипломатического успеха. Он, наверное, был послушнее Набокова, в этом я не сомневаюсь, но всё же, надо отдать ему должное, к белому движению он относился без парижского снобизма и пренебрежения, а расспрашивал нас как человек, серьёзно всем интересующийся. Когда же он узнал, что я привёз с собой материалы нашей делегации и останусь на некоторое время в Лондоне, то очень обрадовался и сказал, что предоставит мне для работы в посольстве отдельную комнату. Он говорил и о немедленном использовании всего материала в английской печати. «Я сам частенько пишу в «Таймс», подписываясь только своими инициалами, — заметил Саблин. — Я пишу по-русски, а они переводят на английский. Таким образом, я ещё на этом подрабатываю», — прибавил он с улыбкой.

Гронский спросил об отношении англичан к русскому вопросу. Интерес, по словам Саблина, был огромный и непрекращающийся, в особенности к восточной политике России. Что же касается гражданской войны, то у англичан весьма сбивчивое представление о том, что делается на юге России и в Сибири. Во всяком случае, весь привезённый нами материал будет с радостью принят местной печатью. С Гронским Саблин простился совсем, я же условился, что приду для более обстоятельной беседы и затем буду регулярно работать в посольстве. На этом мы расстались. Выходя из посольства, мы чувствовали громадную разницу по сравнению с Парижем, где к нашей делегации отношение было либо враждебное, как у Сазонова, либо скептическое, как у большинства остальных. Здесь же Саблин, зная, конечно, как смотрит на нашу делегацию Сазонов, нас остановивший, тем не менее проявил к нам самое искреннее участие.

Встреча наша с Карасевым была для меня полна особого интереса, так как в делегации он был на независимом положении как представитель военного ведомства и работал по приезде в Париж самостоятельно, по собственным инструкциям. Он уже с месяц был в Англии, имея какие-то специальные задания. Как он мне объяснил, он принял надлежащие меры к тому, чтобы в случае, если бы, паче чаяния, наша делегация не поехала в Северную Америку, его военные инструкции были выполнены.

Когда мы с Гронским его разыскали, то позавтракали все вместе, после чего Гронский отправился к одним русским англичанам, вернее, к одной английской сестре милосердия, мисс Броун, которая работала в России в отряде Государственной думы и прекрасно научилась говорить по-русски, и мы с Карасевым остались вдвоём. Он весьма подробно рассказал мне свои впечатления о делегации и её приёме в Париже. У нас с ним было как бы равное положение, потому что, конечно, военное и дипломатическое ведомства были неизмеримо больше заинтересованы в успехе делегации, чем другие, но по иронии судьбы вышло так, что именно наше ведомство расстроило планы делегации, на которую военные круги