Апостасия. Отступничество - Людмила Николаевна Разумовская

коротко: все это безобразие, называющееся революцией, просто не могло не произойти. Это закономерный итог двухсотпятидесятилетнего отступления от нашего духовно-исторического пути, от Божьего замысла о России, от ее главной миссии: «Москва – Третий Рим». Семнадцатый век породил семнадцатый год… Видишь ли, наша интеллигенция долгое время смотрела на историю как на всеохватный и жизнерадостный прогресс. Для меня же очевиден совершенно другой ее путь, я вижу мировую историю как апостасию, человеческое богоотступничество, в результате которого и случится описанное Иоанном…

– А… Промысл Божий?

– Промысл и свершился – в воплощении Богочеловека, и свершается – в возможности спасения каждого по его свободной воле.

– Да, это, брат, действительно долгий разговор. Я ведь, правду сказать, не большой знаток всей этой философии. Я в основном – из ружьишка стрелять да шашкой махать. – Глебушка по-детски улыбнулся. – И к тому же – прости, ужасно хочу есть.

– Да, да, конечно, пойдем ко мне, я тут недалеко…

По дороге зашли в столовую. За супом с гнилой капустой и кусочками селедочных голов Павел коротко рассказал об участии в последнем июльском наступлении и о своем ранении.

– И ведь, представляешь, кто меня спас? Тот самый покаявшийся большевик Петренко, спровоцировавший убиение капитана Кáтушкина… Да, брат, широк русский человек и по безграмотности своей слишком доверчив. Только Бог во все века и спасал. Одна надежда, что слишком уж прилепился русский человек ко Христу, за тыщу лет сросся с Ним, так сказать, неслиянно и нераздельно. А как отменят Бога совсем? Тут-то нам и конец.

– Тысячу лет Русь веровала, как же Его отменят?

– Так же легко, дорогой, как отменили царя. Конечно, и мученики будут, не без того. Даже и многие тысячи, но масса-то… за кем пойдет? Вера от слышания, ну а коли со всех сторон кричать станут… «Бога нет, один опиум»? Человек – существо внушаемое, соблазняемое и переменчивое. Вспомни священную историю, сколько раз евреи отступали от Яхве…

– Да нет… Я не верю. Не верю, чтобы русский человек в Страстную седмицу стал есть колбасу! Не верю.

– Да отчего же ему ее не есть, чудак-человек? Ведь ежели Бога-то нет, так и не все ли равно? Колбаса!.. Да сейчас за колбасу мать родную продадут, не то что!..

– Бога?

– Ты был еще совсем маленький, а русские интеллигентные мальчики, да и девочки тоже, уже вовсю распевали: «Бога нет, царя не надо, губернаторов побьем…» – ну и так далее…

– Что же ты теперь думаешь делать? – спросил Глеб.

– Пробираться на юг, к Алексееву. А ты?

– Не знаю… возможно, обратно, в Екатеринбург. Ты что-нибудь знаешь о наших?

– Мама с отчимом, должно быть, в Киеве…

– А Петр?

– Последнее письмо от него я получил год назад… Ты помнишь Сашеньку? У нас в доме одно время жила… поповская дочь из Ферапонтова?

– Помню. И что же?

– Да так, не знаю… Вспомнилось вдруг. Очень милая девушка. Я даже был в нее немного влюблен.

– Ты?! – изумился вдруг Глеб.

– Ну да. Отчего ты так удивился?

– Странно… я думал, ты… выше всего этого, – наивно сказал младший брат.

Павел улыбнулся.

– Да нет, голубчик, я из того же теста, как все…

– А мне почему-то казалось, что ты будешь монахом.

– Интересно… Вряд ли. Во всяком случае, сейчас у нас другая задача – прогнать большевиков.

Подходя к дому, они столкнулись с выбегавшим из подъезда человеком. Глянув на братьев, он быстро проговорил:

– Уходите немедленно! В доме чекисты! – И, не останавливаясь, быстро завернул за угол.

Переглянувшись, братья последовали его примеру. Уходили они в разные стороны. Бегство было замечено, началась погоня. Глебу удалось скрыться. Павла настигли, сбили с ног. Подоспела подмога, его скрутили и отправили на Гороховую, в ЧК.

Знаменитый дом на Гороховой был до отказа набит народом. Ежеминутно приводили и куда-то уводили людей, в кабинетах велись допросы, в коридорах и на лестничных площадках часами переминались просители: родственники арестованных, пытавшиеся что-либо узнать о своих близких, похлопотать об их освобождении или, на худой конец, просто передать продукты.

Павла ввели в канцелярию и сдали на руки чекистам для предварительного допроса. Допрашивающих было двое, арестованных, дожидавшихся своей очереди, человек шесть, в основном бывшие офицеры.

Вдруг дверь с шумом распахнулась, в приемную стремительно вошла молодая женщина в сопровождении балтийских матросов. По ее быстрому, решительному шагу, властному, энергичному выражению лица было сразу понятно, что она отнюдь не арестантка и, хотя по виду из бывших, но совсем не из тех бывших, жавшихся по стеночкам заведения салонных дам – жен генералов и высших царских чиновников, часами выстаивавших в ожидании приема у начальника Петроградского ЧК, – напротив, если не хозяйка данного заведения, то весьма приближенная к властям и влиятельная особа.

Павел сразу ее узнал и невольно поклонился.

Красавица улыбнулась, быстро подошла и протянула руку:

– А я вас помню! Вы меня помните? Мы встречались у Мережковских. Что вы здесь делаете? Что вам предъявляют? Контрреволюцию? Монархический заговор? Шпионаж? Я могу вам помочь. Нельзя истреблять поэтов. Если они готовы послужить делу революции.

– А если не готовы?

Лариса улыбнулась.

– «Двенадцать» Блока читали? Многие из бывших друзей не подают ему руки за то, что он с нами.

– А он с вами?

– Конечно. Я и Гумилеву сказала: настоящий поэт не может не быть большевиком.

– Я не настоящий поэт, Лариса Михайловна. Я офицер. Подлежащий казни за то, что служил царю и отечеству.

– Ну так уж сразу и казни! Большевики не звери, нам нужна новая культура, и мы умеем ценить настоящих культурных людей. Я поговорю с Урицким, а еще лучше с Горьким. Не отчаивайтесь, Павел Николаевич, уныние – большой грех. Надеюсь, до скорого свидания. И не в таком грустном месте.

Она снова улыбнулась и вошла в один из кабинетов чрезвычайки. Матросы, сопровождавшие советскую комиссаршу, караулом встали у дверей кабинета.

Олимпийская богиня и большевики… Господи, как все странно. Что-то же в них, должно быть, есть… раз такие, как Лариса Рейснер, не говоря уже о Блоке, с ними… Но как ни силился Павел найти что-нибудь положительное в новой власти, его мозг и сердце отказывались участвовать в ее оправдании. Гибель армии, украденная победа в войне, истребление офицерства, чудовищное насилие над совестью народа, всеобщая разруха… И при этом бешеная (бесовская?) энергия по разрушению православного государства… И будет ли созидание?.. А если и будет, то на каком фундаменте?.. Грабь награбленное? Религия – опиум народа?.. А народ… народ… оборотень? Перевертыш? И икона, и дубина? Из одного корня и Серафим, и Емелька… Господи, Господи, как соединить? Раскол, раскол…

Через две недели заключения на Гороховой, глупейших допросов и угроз немедленно