Апостасия. Отступничество - Людмила Николаевна Разумовская

После освобождения он получил приглашение посетить ее в Адмиралтействе (Лариса занимала тогда квартиру бывшего царского морского министра Григоровича), к приглашению прилагался пропуск.

Товарищ Рейснер встретила его в экзотическом наряде: восточный халат, прошитый тяжелыми золотыми нитями, на голове некий тюрбан и обилие золотых украшений. Под стать хозяйке была и вся обстановка: множество роскошных ковров, картин, дорогих предметов утвари. («Уж не перевезла ли она сюда все восточные залы Эрмитажа?» – подумалось Павлу.)

Наслаждаясь произведенным эффектом, Лариса улыбнулась и протянула руку, которую он демократически пожал.

– А знаете, кто ваш спаситель? – спросила «восточная» дива.

– Вы.

Лариса покачала головой и торжественно произнесла:

– Лев Давидович!

– Кто же это? – сделал вид Павел, будто не понимает, о ком идет речь.

– Троцкий.

– Чем же я заслужил такую неслыханную милость?

– Вы – поэт, этого довольно. Мы приглашаем вас принять участие в культурном строительстве нашего государства. Нам нужны умные, образованные люди. Завтра я еду в Москву, если хотите, поедемте вместе, я вас познакомлю с нужными товарищами. Вы ведь, насколько я помню, левый авангардист?

– Скорее, напротив, правый консерватор.

Лариса метнула на него острый, пронзительный взгляд.

– Я думаю, вы ошибаетесь. Со старым покончено. Я убеждена, вы полюбите нас, нашу революцию. Как всякий русский. Будущее за нами.

– Вы так уверены, Лариса Михайловна?

– Абсолютно! Если бы вы знали, какие у нас люди! Золото! Вы ведь знаете, новое вино не вливают в старые мехи. Все, все должно обновиться. Энергия раскрепощенных масс – это великое чудо! Старый мир выброшен на свалку истории, это труп, который не подлежит воскрешению. Ну? Соглашайтесь!

– Это очень неожиданное предложение… – медленно начал Павел. – Я должен подумать… Пока не представляю, чем бы я мог быть полезен советской власти.

– Ну что ж, думайте, только не очень долго. Время дорого. Каждый день революции стоит тысячи лет старого режима!

– Да вы почти боги… – сыронизировал Павел. – Только у Бога один день как тысяча лет…

– Это так, – серьезно ответила комиссар. – Раскрепощенный революцией человек – это бог!

Разговаривая, Лариса подвела его к столу, который ошеломил Павла еще более обстановки. Свежая икра, балык, ветчина, фрукты… и это – когда весь Петроград питался в основном ржавыми селедками.

– Что ж, мы строим новое государство, – давая опережающие ответы на мысли гостя и нисколько не смущаясь его оторопью, говорила хозяйка коммунистического салона. – Мы нужны, наша деятельность – созидательная, а поэтому было бы лицемерием отказывать себе в том, что всегда достается людям, стоящим у власти. – И она налила Павлу рюмку французского коньяка из царских коллекций.

3

Калейдоскоп событий, последовавших за бегством Керенского, поверг Надежду Ивановну в не свойственную ей растерянность. От Петруши давно не было ни слуху ни духу; она вспомнила о своем сыночке. Сколько же ему сейчас… она быстренько пересчитала по пальцам и изумилась полученному результату. Ее любимому Натанчику, ой, Ивану (ах, как не шло ему это имя!), стукнуло тринадцать лет! Боже, как летит время! Ей и самой уже… ах, к чему огорчаться!

И вот Надежде Ивановне до страсти захотелось увидеться со своим сыном, и не только увидеться, но и соединиться и больше не расставаться никогда. Как-никак, это – единственный родной ей человек! Ее не смущал предыдущий опыт, когда она с Петрушей нагрянула в Нижний и уговорила мать устроить ей свидание с маленьким сыном. Наденька знала, что Варвара Ильинична умерла, а отец… ну зачем ему, скажите пожалуйста, Натан, то есть Ванечка. И потом, революция, к коей все же и она каким-то боком причастна (зря, что ли, вступала в партию эсеров!), должна заступиться за ее право матери владеть собственным ребенком!

Да, но как добраться до Нижнего? Это был вопрос вопросов. Ничтоже сумняшеся она пошла к Ленину в Смольный. Несмотря на то что бывший институт благородных девиц превратился в сумасшедший дом, Наденьке удалось достичь вождя мирового пролетариата и добиться от него ордера на проезд в нужном ей направлении. Поездку эту, которую она потом вспоминала с содроганием, Надежда Ивановна вменила себе в материнский подвиг, ибо жизнь ее много раз висела на волоске и только неистребимое везение помогло ей преодолеть все те безумные опасности, с которыми сталкивались тогда все желающие по той или иной причине передвигаться по стране.

Увы, в Нижнем ее ждало жестокое разочарование. Папашу, прежде обобрав до нитки, расстреляли как заложника, а Натанчик (да Ванечка же, Ванечка!), оказывается, вообще живет у нее под носом, на Васильевском острове! Оба известия сообщила ей Ванечкина нянька, сопровождавшая мальчика вместе с отцом в Петроград. Наденька рвала на себе волосы и кусала локти, оттого что не узнала этого раньше. Ей казалось, знай она, что сын находится в одном переходе от нее через Дворцовый мост, вся ее жизнь развернулась бы совершенно в другом направлении. Но лучше поздно, чем никогда, Наденька поворотила обратно. В дороге она думала о том, что нет худа без добра, жаль, конечно, старика-папашу, но что хорошего она от него видала? Был бы старик жив, еще неизвестно, как бы ей удалось отобрать Натанчика, а теперь… И Наденька в предвкушении счастливого свидания предалась мечтам.

На Четвертой линии ей долго не открывали. Чем сильнее барабанила Наденька в дверь, тем сильнее дрожали от страха сидевшие за всеми запорами две старые девы, претерпевшие за время «бескровной» не одну экспроприацию. Дело кончилось тем, что, увидав поднимавшегося по лестнице подростка, как две капли воды похожего… Наденька закричала:

– Натан!

От этого вопля незнакомой женщины мальчик вздрогнул и остановился. Он возвращался домой из гимназии, которая по инерции еще продолжала работать, хотя учеников с каждым днем становилось все меньше и меньше. Кто-то уезжал из города, кого-то в наступившее смутное время родители боялись отпускать из дома. Иван предпочитал посещать гимназию, ибо проводить целые дни со старыми тетками и глупым их попугаем было невыносимо.

Испуг мальчика немного отрезвил Наденьку. Спохватившись, она тут же поправилась:

– Ванечка! Ванечка, это ты?! Милый, дорогой, как я счастлива! Ванечка, родной мой! – И она бросилась целовать и теребить ошалевшего от изумления мальчика.

На этот раз Наденька благоразумно не стала объявляться матерью, а представилась старым девам только младшей дочерью убиенного Ивана Афанасьевича, стало быть, сестрой Ивану. Недолго думая она предложила девам забрать «братика» к себе, на что старушки, переставшие получать содержание на мальчика (и в связи с наступившими голодными временами), с радостью согласились. Иван тоже не возражал. Жизнь с красивой молодой сестрой представлялась ему более заманчивой и