Мирослав – князь Дреговичский - Эдуард Мартинович Скобелев

в бессмертие сотворит муж имя свое. Се словы из Вед, и разве не истина? Серед убогих, неимущих смерей редко услышишь об исходе, – пресыщенный жизнью боится боле голодного. Довольство ся бережет, лишь нужда не щадит. А человец – разве не беспощадность ко страхам? Не ведаю, предчу-ял ли князь Мирослав погибель, але речи его быша напоены тревогой. Се его словы, морозящи догадою: «Коли времёны убыстрили бег, и (ты) невмочь задержа-ти, нагрянула старость». Не усомнися (Мирослав) в повелении совести, але усомнися в ближней удаче. Рече: «Дабы уцелети, надобь принята, еже отвергает совесть. Горько питие лекаря, але легче бывает. Вози вернут ся, времёны не воротятся. Победим христов, себя же не возродим. Кто наследует нам, коли не сбережем наследства?» И не все согласились, иные попрекнули изменой; осудишь ли непреклонного?

Рухнуло древо жизни; обочь одинокий, и нет ему близких, иже утешили бы штодневной заботой. В удаче суета губит, в беде спасает земная забота. Обесчадев, вдов от близких остался Мирослав к исходу дней, какою же силой укреплял себя? Не разгадана мною вполне притча об Артамаке, скуфьском вожде, Мирослав же повторял ее часто. Вот, не рождались у вождя дети; и брал новых жен, и повторялось. Сказали волхвы: «Самое плохое новое лутше самого хорошего старого. Отречись и обретешь сына». И жалко было оставити стол, и не было уверенности, что сбудется, але отрекся. И вскоре родися ему сын, и бе счастлив Артамак, и се речение от него: «Нет обретения, еже дороже доброго сына, без семени своего угасает человец задолго до смерти». Находил Мирослав в притче еще и то, что не бросается в глаза.

Зимовал Мирослав в земле езеричей, в Сховах, селище близ Птичи, и было с ним воев около сотни. И пришли мятежи от Случи, христы и правоверы, числом до трехсот, и привел их Куконбс, христ, бывший стремчий Святослава, сына Володимирова. И стал Куконос рядом в Гребёнех. Впроси Мирослав: «Чего ищеши, Куконос?» Отрече: «Грабим и убиваем болярцей и огнищан, утес-нителей наших, и князей не любим. Тебя же не тронем, наслышаны о тебе. К весне нас сберется в десять раз болып, поведи в Тавры, сказают, тамо велми богато, много поживы, и лежит без присмотра». Рече Мирослав: «Преждь не разбоил и ныне не стану. Вижю однако серед толпища, еже с тобою, богоотступником, истых правоверей». И устыдясь, перешли иные из право-верей к Мирославу. Рече Куконос: «Поплатишься». И ударил Мирослав плетью Куконоса, говоря: «Кто смеет стращати вольного князя?» И отъехал Куконос со своими, убоясь ссоры. И случися вскоре после того нужа Мирославу идти в некое селище, идеже ожидал хворый Дулей, владыко Дреговичский. И пошел (Мирослав) к нъ с немнозими мужеми. И перешли по льду Птичь, и вот почал спотыкатись конь Мирославль. Ре-ша мужи: «Дурной знак, князю, надобь поворотить». И не поворотил Мирослав, торопясь, бо Дулей бе при последнем дыхании. Едва въехали в лесье, стрёлили в Мирослава из засады люди Куконоса отравленными стрелеми; и попала одна стрела в руку, другая в гортань, в кровоток. Подхватили мужи князя, он же успел промолвити: «Нелепо, нелепо». И впал в беспамятство; потеряв много крови, до темна умре.

Сице завершил путь Судьбы князь Мирослав. Всего дней его жизни было семьдесят два лета, четыре месяца и два неполных дни. Погребен по древлему обычаю на правом береже Птичи. И сыпали могилу: Домжар, волхв, друтич; Куфин, волхв, жудин; Моргун, турь-ский болярец; Дадон, купецкий старшина из Черниг;.Усхоп, беличанин, старший конюший; Семидбл, сотский; Крев, сотский; Морозко и Молчун, скомороси; Дружина, новогородец; Тур, Лепко, Севко, Умил, Ратай и Шапко, дреговичи, смеры; Ерумил, чашник из Кые-ва; Голм, жудин; Чурила-плотник; Крев-чеботарь; Ярун Ведрич; Найден и Волк из Постави, рядовичи; Ненаш, Лепко, отроки; и аз милостию Неба, пишющий строки; остатние пали в битве, храбро сражаясь и отмстив Куконосу.

Всплачьте, люди, взрыдайте тихо, ибо больна память, и аз безутешен: принял Огнь и навек сокрыл великое сердце; с Мирославом ушло время моей жизни. Почил славный богатырь Русьской земли, не изведав всех радостей бытия, но с лихвой испытав горе, еже случается серед живых; события искушали его, толкая к ненависти и к вероломству, к обману и злобе, он же не поддался, и, павший, торжествует.

Шепчут уста к Могожи и Роду, не умолкает надежда. Тяжки времёны, вменяющие в вину незаурядное стремление и умельство (мужа); се железы на икрах бегущего; коли сердце не удержати, дальше тела летит оно в скорби, и вновь пустует дорога. Нет утешения; принесли себя в жертву, что же безмолвствует Небо? Что же бози молчат о Правде? К чему послужили брани, раздоры, насилия? К чему послужили словы мудрых и уроки великих? К чему послужили все обретения, коли исчезают? Не скажут дни о смысле дней, и мудрость о мудрости не скажет, но поскольку (мы) рождены, не отступим заповедей родивших нас, станем жити вместе, проведем сей час в радости, утешась посильными свершениями. Не станем изощрятись: все указано самой жизнью; средь нас бессмыслие, среди нас и смысл, средь нас подлое, але и честное средь нас; не объяти мудрости нашей. Се отчаялся, але вслед обрету надежду, всплакал, але вслед рассмеюсь, исполню долг и предназначенье, а о протчем и не помыслю, – пустое. Долг мой – посильное, предназначенье – непосильное; изречено предками: «В дерзанье оправдание пред бози».

Скорбь моя о Русьской земле; подобно человецу, не ведает до поры о себе племя; дано пострадати, дабы очистити душу и прояснити зрение. Что ьерно о чело-веце, верно и о племени; возрождается жйвый, и коли бе честен, человецем, коли бе псдл, – змеем ползучим, аспидом. Бозродившийся на земле находит уже знакомое. Воистину: всех, кого вижю, встречал прежде; сэ почутье правых, ничто им не ново, покоряя новизною, и дает силы устояти. Увы мне, увы, трудною и несправедливою содеяли жизнь мою хорошие люди, слишком хотевшие быти лутше, нежели есть; не скверные, не подлые, не нищие сердцем, но великодушные и богатые; в непосильном бремени желаний и неутолимости опершиеся на худых и тем сгубившие в них свою силу. Одумаются ли, что от них зависит? Не умолкнут ли вовсе пред сонмищем низких и никчемных, павших наземом?

Измучен ночной тишиною и вечерьем судьбы, говорю запоздало: живи, как бы вечен; пугаясь смерти, (ничего) не доведешь до конца; не оставившие плодов, хотя бы цвета, зряшны, и се не оспорити в поколениях. Велика любовь и безмерно счастье любви неомраченной, але и любовь пуста – голое дерево, коли не сыскать