История Великого мятежа - Эдуард Гайд лорд Кларендон

доставить немалый запас провианта) — ведь шотландцы только и думали, что о возвращении в свое отечество, где маркиз Монтроз уже зажег огонь, который эдинбургский Парламент никак не мог погасить. Но достоверное известие о том, что принц ушел и не намерен возвращаться, а маркиз отплыл на континент, примирило их (как не могло это сделать ничто другое) настолько, что уже два дня спустя они вернулись на прежние осадные позиции и взяли Йорк в такие тиски, что комендант его, потеряв всякую надежду на помощь извне, через две недели принужден был сдать город. Впрочем, обыватели, находившиеся в Йорке джентльмены и немногие остававшиеся в нем солдаты получили весьма выгодные условия капитуляции, какие мог бы предложить и сам комендант. Так или иначе, сэр Томас Глемем вышел из Йорка со всеми своими людьми и направился в Карлайл (при обороне которого проявил затем замечательное мужество, искусство и выдержку).

Впоследствии настали столь худые времена и дела у короля пошли так скверно, что уже не было возможности призвать к ответу ни одну из этих знатных особ за то, что они тогда сделали или сделать не потрудились. Сами же они не сочли за нужное изложить сколько-нибудь обстоятельно мотивы своих действий или причины своих неудач, чтобы хоть как-то оправдать свои поступки в глазах короля. Впрочем, принц Руперт, уже после злодейского убиения монарха, показывал друзьям письмо, написанное собственной рукой Его Величества и полученное им на марше из Ланкашира к Йорку. В нем Его Величество сообщал, что дела его находятся в столь отчаянном положении, что если его высочество лишь освободит от осады Йорк, но не разобьет шотландскую армию, то этого будет недостаточно. Принц истолковал это как прямой и категорический приказ дать врагу бой при любых, сколь угодно неблагоприятных обстоятельствах; невыгоды же его положения, ввиду явного превосходства неприятеля в числе, добавлял Руперт, были таковы, что не следует удивляться тому, что он проиграл битву. Но ведь письмо короля не заключало в себе такого смысла, так что главнейшей причиной неудачи явилось опрометчивое решение принца вступить в бой тотчас же по отступлении вражеских войск от Йорка, без какого-либо совещания с маркизом Ньюкаслом и его офицерами, которые, уж конечно же, гораздо основательнее его высочества знали неприятеля, а следовательно, и то, как всего лучше иметь с ним дело.

< До начала битвы принц и маркиз смогли обменяться лишь краткими приветствиями, но если бы сражение отложили на следующий день, то полководцы успели бы основательно обсудить свои планы, а их солдаты и офицеры - лучше познакомиться друг с другом, что позволило бы питать разумные надежды на более счастливый исход дела. С другой стороны, смуты и несогласия, царившие в лагере врага (единственное оправдание для немедленного вступления с ним в бой) не утихли бы, а, напротив, разгорелись бы еще сильнее. Ведь часть шотландской армии уже успела пройти шесть миль в северном направлении, когда внезапное известие о том, что принц намерен драться, вынудило ее повернуть назад, вновь присоединиться к англичанам и действовать с ними заодно. Только это и ничто другое могло заставить врагов короля на время забыть о собственных раздорах, и если бы опрометчивость принца не подарила им такой счастливой возможности, то на другое утро шотландцы наверняка продолжили бы марш на север, графу Манчестеру пришлось бы отступать в пределы своей ассоциации, и тогда принц Руперт мог бы спокойно решить, которую из неприятельских армий атаковать и уничтожить.

Те же войска, с которыми принц поспешно удалился от Йорка на другое же утро после битвы, постепенно растаяли без сколько-нибудь крупных сражений, не принеся делу короля особой пользы, а их офицеры погибли большей частью в мелких стычках. Похоже, о намерении Ньюкасла сесть на корабль и покинуть Англию принц узнал еще до того, как маркиз послал ему об этом сказать; охваченный гневом Руперт велел сообщить маркизу, что он уходит со своей армией. Но если бы в ту минуту рядом с принцем и маркизом оказался какой-нибудь честный и благоразумный человек, то ему, вероятно, удалось бы их успокоить и помирить; во всяком случае он убедил бы их отложить свои намерения и хорошенько поразмыслить о том, что следует делать дальше. К несчастью, все произошло слишком быстро, и об их безрассудном намерении стало известно лишь после того, когда оно было исполнено. >

В оправдание же маркиза можно сказать лишь одно: он был настолько утомлен службой и образом жизни, совершенно противным его характеру, природным наклонностям и воспитанию, что уже не задумывался о допустимости тех действий и средств, которые могли вывести его из такого положения и навсегда освободить от подобных забот. И изумляться здесь следует скорее тому, что маркиз так долго переносил тяжкие труды и невзгоды войны, нежели тому, что он избавился от них таким безрассудным образом. Он был утонченный джентльмен, деятельный и храбрый, обожал верховую езду, танцы и фехтование и, как подобает человеку благородного воспитания, в совершенстве владел этими искусствами. Сверх того он был влюблен в музыку и поэзию, коим и посвящал главным образом свое время, и ничто на свете не могло бы заставить маркиза сойти с пути наслаждений, по которому он, обладатель обширного состояния, безмятежно шествовал, кроме чувства чести и пылкого желания послужить королю, когда он увидел его в беде, покинутого большинством тех, кто удостоился высочайших милостей от короля и в наивысшей степени был ему обязан. Маркиз любил монархию — как источник и основание его собственного величия; церковь — как учреждение, способное поддержать блеск и обеспечить безопасность короны; и религию — ибо она защищала и отстаивала принцип порядка и послушания, столь необходимый для первых двух, но он оставался равнодушным к особым мнениям, возникшим в ее лоне и расколовшим ее на партии, кроме тех случаев, когда замечал в них что-либо, способное нарушить общественный мир.

< Он питал глубокое уважение к особе короля и с теплым чувством относился к принцу Уэльскому, ибо в свое время удостоился чести быть его воспитателем (не обладая, впрочем, всеми качествами, необходимыми для такой роли). Хотя маркиз оставил высокие должности и, не в силах более выносить зложелательство враждебных ему вельмож, удалился от двора, но когда королю понадобились солдаты и крепости, он мгновенно откликнулся на призыв Его Величества: овладел Ньюкаслом (это был первый английский порт, оказавшийся в руках короля) и, опираясь на собственный авторитет и влияние своих многочисленных друзей на севере, набрал несколько полков пехоты и кавалерии, нимало при этом не обременив казну Его