Раннее христианство. Том II - Эрнест Жозеф Ренан

и, пожалуй, в этом их сила: взаимная подозрительность порождает между ними террор, сковывает их как бы железной цепью, предотвращает отпадение и минуты слабости. Интерес создает партию; абсолютные принципы — разделение; они внушают желание избивать, изгонять, казнить своих врагов. Тот, кто поверхностно судит о делах человеческих, думает, что раз революционеры, как говорится, «начинают поедать друг друга», то и революция проиграна. Но это, напротив, служит доказательством того, что она развила всю свою энергию, что ею руководит уже безличная страсть. Яснее всего это проявилось в ужасной драме Иерусалима. Казалось, что участники ее заключили союз смерти друг с другом. Предания средних веков рассказывают, будто не раз видели адские хороводы, в которых сатана, идя во главе цепи, увлекал в фантастическую пропасть целые вереницы держащихся за руки, танцующих людей; так же и революция никого не выпускает из своей пляски; ужас гонит людей; по очереди, возбуждая одних, возбуждаемые другими, они доходят до края бездны; никто не может отступить: позади каждого — скрытая шпага, принуждающая его идти вперед, лишь только ему придет в голову остановиться.

Но страннее всего то, что эти безумцы не были совершенно неправы. Исступленные иерусалимцы, утверждавшие во время пожара Иерусалима, что он вечен, были гораздо ближе к истине, чем те, кто видел в них только шайку убийц. Они ошибались с военной точки зрения, но не в смысле отдаленных религиозных результатов. Эти смутные дни действительно обозначали момент, с которого Иерусалим стал духовной столицей мира. Апокалипсис, жгучее выражение любви к Иерусалиму, вошел в число религиозных писаний человечества, свято запечатлев в нем образ «возлюбленного города». Никогда не нужно заранее говорить, кто окажется святым или изувером, безумцем или мудрецом в будущем! Оставшись городом посредственной буржуазии, Иерусалим бесконечно продолжал бы свою посредственную историю. Но ему выпала на долю беспримерная честь — он сделался колыбелью христианства, — и вот почему он пал жертвою Иоанна из Гисхалы и Бар-Гиоры, с виду бывших бичами своей родины, а на самом деле ставших орудиями ее апофеоза. Эти ревнители, которых Иосиф считает убийцами и разбойниками, были ничтожными политиками и бездарными военачальниками; но они геройски погубили свою отчизну, которая уже не могла быть спасена. Они погубили город материальный, но открыли царство Иерусалима духовного, в своем запустении более славного, чем в дни Ирода и Соломона. Чего же, в самом деле, хотели консерваторы-саддукеи? Чего-то очень жалкого: они хотели продлить существование города священников, города вроде Эмесы, Тианы или Комоны. Утверждая, что взрыв энтузиазма будет гибелью нации, они, конечно, были правы. Революция и мессианизм разрушили национальное существование еврейского народа; но и революция, и мессианизм были призванием этого народа, заставившим его внести свой вклад во всемирное дело цивилизации.

II

Победа Рима была полная. Военачальник нашей расы, родственный нам по крови, человек, как мы с вами, стоявший во главе легионов, в списке которых — если бы он еще существовал — многие из нас могли бы найти своих предков, стер с лица земли оплот семитизма и нанес закону, считавшемуся откровением Божиим, величайшее из когда-либо испытанных им поражений. Это была победа римского права или, вернее, права рационального, чисто философского творения, не предполагавшего за собой никакого откровения, над еврейской Торой — плодом откровения Божия. Это право, уходящее своими корнями к грекам, но в значительной степени обязанное своей разработкой латинскому гению, было прекрасным даром, предлагаемым римлянами побежденным взамен их утраченной независимости. Каждая победа Рима бьша победой во имя разума; Рим вносил в мир принцип, стоящий во многих отношениях выше принципа еврейского; он утверждал светское государство, в основе которого лежала чисто гражданская концепция общества.

Победа Тита, таким образом, оправдывалась многими данными, а между тем никогда еще победа не была более бесполезна. Плачевное религиозное ничтожество Рима сделало его победу безрезультатной: она не задержала ни на один день успехов иудейства; не увеличились ни на йоту шансы религии империи в борьбе с этим опасным соперником. Безвозвратно потеряно было только национальное существование еврейского народа; но это было скорее счастьем. Истинную славу иудейства должно было создать возникающее христианство, а для христианства разрушение Иерусалима и храма являлось самым большим счастьем.

Если мысль, приписанная Тацитом[5] Титу, справедлива, то, по-видимому, полководец-победитель думал, что разрушение храма наносило смертельный удар как христианству, так и иудейству. Но это было жестоким заблуждением. Римляне воображали, что, уничтожая корень, они тем самым уничтожают и побег. Но побег успел уже превратиться в деревцо, живущее самостоятельной жизнью. Не будь разрушен храм, христианство, несомненно, остановилось бы в своем развитии. Храм оставался бы центром всяких иудейских начинаний. Его всегда считали бы величайшей святыней в мире, стекались к нему на поклонение, приносили дары. Церковь Иерусалимская, сосредоточенная вокруг священных дворов, продолжала бы, во имя своего первенства, быть предметом почитания всего мира, стала бы преследовать христиан церкви, основанной Павлом, и требовать обрезания и соблюдения Моисеева закона для того, чтобы иметь право называться последователями Иисуса. Всякая плодотворная пропаганда была бы запрещена; от миссионеров стали бы требовать выражения зависимости, подписанного в Иерусалиме. Утвердился бы центр непогрешимой власти, возник бы патриархат, что-то вроде коллегии кардиналов, под предводительством таких лиц, как Иаков, истых евреев, членов семьи Иисуса. Такой патриархат грозил бы величайшей опасностью возникающей церкви. Уж если св. Павел, несмотря на столь дурное к нему отношение, всегда хранил связь с Иерусалимской церковью, то можно себе представить, как затруднителен был бы разрыв с этими святыми лицами. Подобное отпадение сочли бы чудовищным. Отделиться от иудейства не было бы никакой возможности, а между тем разрыв с ним являлся необходимым условием существования новой религии. Мать собиралась убить свое детище. Напротив, разрушение храма искоренило в христианах всякую мысль о нем; вскоре даже его перестанут считать святыней: для христиан всем сделается Иисус.

Вместе с тем, и христианская церковь в Иерусалиме была отодвинута на второй план. Она снова сплотилась вокруг того элемента, который составлял ее силу; она собралась около desposyni, сыновей Клеоновых, членов семьи Иисуса. Но владычеству ее был положен конец. Разрушение этого очага ненависти и исключительности облегчило сближение между противоположными партиями церкви Иисуса. Петр и Павел официально будут примирены, и гибельная двойственность возникающего христианства перестанет быть его смертельной язвой. Маленькая группа приверженцев родственников Иисуса, Иакова и Клеона, затерянная в глуши Батанеи и Хаурана, превращается в секту эбионитов и медленно умирает.

Родственники Иисуса были людьми благочестивыми, тихими, мягкими и скромными; они жили трудами рук своих и, в смысле бедности, оставались верны самым строгим принципам