Вячеслав Молотов. От революции до Перестройки. - Александр Владленович Шубин

class="p1">Бидо был возмущен перспективой отстранения Франции от решения судеб Восточной Европы и грозился выйти из СМИД, что привело бы к его развалу. Как пишет Дж. Робертс, «Молотов не отказался от мысли добиться хоть какого-то прогресса на конференции. 26 сентября Бирнс предложил компромисс: принять советскую позицию по процедурному вопросу о правах участия в дискуссиях СМИД в обмен на созыв более широкой мирной конференции для рассмотрения вопроса о договорах»[973]. То есть, инициатором «хоть какого-то прогресса» был американский государственный секретарь, который просто решил дополнить старый «потсдамский» формат новым, более широким. Молотов не возражал против такого варианта применительно к Италии, но не был готов принимать решение самостоятельно и передал предложение Сталину. Глава правительства потребовал жестко стоять на своем.

Жорж Бидо. 1940-е. [Из открытых источников]

В итоге ситуация зашла в тупик, и переговоры продолжались вхолостую, что Молотова не очень смущало – такова воля «инстанции». Бирнс писал, что Молотов – «наследник библейского Иова, образчик долготерпения», который «вызывал у оппонентов невольное восхищение изобретательностью, которую проявлял в тактике затягивания переговоров. Терпеливо ожидая перевода, он поглаживал усы, протирал пенсне и курил папиросы, и это длилось бесконечно»[974]. У несдержанного Бевина Молотов вызывал личную неприязнь, как мы видели – взаимную. Однажды во время этих переговоров Молотов сделал предложение, которое В.А. Никонов считает «уловкой»: прекращать действие решения СМИД, если от него отказался хотя бы один из министров. Бевин с присущей ему недипломатичностью сравнил такой метод с гитлеровским, очевидно, имея в виду манеру фюрера отказываться от ранее принятых договоренностей. Тогда Молотов встал и пошел из зала. Но шел не торопясь, чтобы дать Бевину время взять свои слова назад и предотвратить срыв конференции. Бевин извинился, и Молотов вернулся на свое место, но с Бевином уже до конца саммита непосредственно не общался[975].

Лондонская конференция СМИД закончилась 2 октября безрезультатно. Это не предвещало ничего хорошего послевоенному сотрудничеству СССР и его бывших союзников. Сталин одобрил жесткое поведение своего «аватара», но, как вскоре выяснится, не простил ему колебаний и стал недоверчиво следить за внешнеполитическими шагами, которые Молотов предпринимал уже в Москве.

Ознакомившись с записью беседы Молотова и Гарримана 29 октября, Сталин прокомментировал: «Манера Молотова отделять себя от правительства и изображать себя либеральнее и уступчивее, чем правительство, – никуда не годится». Критика Сталина была оформлена как решение Политбюро, и Молотов как обычно смиренно покаялся: «Постараюсь впредь не допускать подобных ошибок»[976].

Стремление Сталина быть жестче самого Молотова просто заводило ситуацию в тупик. Возможно, Сталин хотел лишний раз одернуть министра, подозревая его в излишней самостоятельности, но вот делу это не помогло. С партнерами при таком подходе нельзя было договориться даже в мелочах.

Неприятности Молотова на этом не закончились. Он санкционировал публикацию 9 ноября в «Правде» выступления Черчилля с лестными отзывами о вкладе СССР и лично Сталина в Победу. Сталин расценил это как угодничество перед иностранцами: «Считаю ошибкой опубликование речи Черчилля с восхвалением России и Сталина. Восхваление это нужно Черчиллю, чтобы успокоить свою нечистую совесть и замаскировать свое враждебное отношение к СССР… У нас имеется теперь немало ответственных работников, которые приходят в телячий восторг от похвал со стороны Черчиллей, Трумэнов, Бирнсов и, наоборот, впадают в уныние от неблагоприятных отзывов со стороны этих господ. Такие настроения я считаю опасными, так как они развивают у нас угодничество перед иностранными фигурами… Я уже не говорю о том, что советские лидеры не нуждаются в похвалах со стороны иностранных лидеров. Что касается меня лично, то такие похвалы только коробят меня»[977]. Молотов снова, уже дежурно признал ошибку. Но действовать продолжал по-своему.

В качестве жеста доброй воли Молотов снял цензуру с сообщений иностранных корреспондентов, отправляемых из Москвы в их редакции. Это произвело хорошее впечатление на Западе и породило волну публикаций с домыслами о подковерной политической борьбе в Москве, что вызвало уже негодование Сталина, который 4 декабря сделал выговор Молотову по телефону и потребовал провести расследование.

Коллеги Молотова по «четверке» Маленков, Микоян и Берия 6 декабря сообщили Сталину, что он не очень виноват, выполнил сталинское указание, а «крамольные» корреспонденции проскочили раньше. Но Сталин продолжал гневаться и «дожимать» Молотова: «Вашу шифровку получил. Я считаю ее совершенно неудовлетворительной. Она является результатом наивности трех, с одной стороны, ловкости рук четвертого члена, то есть Молотова – с другой стороны. Что бы Вы там ни писали, Вы не можете отрицать, что Молотов читал в телеграммах ТАССа и корреспонденцию „Дейли Геральд“, и сообщения „Нью-Йорк Таймс“, и сообщения Рейтера. Молотов читал их раньше меня и не мог не знать, что пасквили на Советское правительство, содержащиеся в этих сообщениях, вредно отражаются на престиже и интересах нашего государства. Однако он не принял никаких мер, чтобы положить конец безобразию, пока я не вмешался в это дело. Почему он не принял мер? Не потому ли, что Молотов считает в порядке вещей фигурирование таких пасквилей особенно после того, как он дал обещание иностранным корреспондентам насчет либерального отношения к их корреспонденциям? Никто из нас не вправе единолично распоряжаться в деле изменения курса нашей политики. А Молотов присвоил себе это право. Почему, на каком основании? Не потому ли, что пасквили входят в план его работы?.. До Вашей шифровки я думал, что можно ограничиться выговором в отношении Молотова. Теперь этого уже недостаточно. Я убедился в том, что Молотов не очень дорожит интересами нашего государства и престижем нашего правительства, лишь бы добиться популярности среди некоторых иностранных кругов. Я не могу больше считать такого товарища своим первым заместителем. Эту шифровку я посылаю только Вам трем. Я ее не послал Молотову, так как я не верую в добросовестность некоторых близких ему людей. Я Вас прошу вызвать к себе Молотова, прочесть ему эту мою телеграмму полностью, но копии ему не передавать».

Берия, Маленков и Микоян 7 декабря сообщили Сталину, что вызвали Молотова, прочли ему телеграмму, после чего он признал ошибки и прослезился. Товарищи еще потыкали Молотова носом в его прежние ошибки, о чем доложили хозяину. Молотов тоже написал ему еще одну покаянную депешу: «Сознаю, что мною допущены серьезные политические ошибки в работе. К числу таких ошибок относится проявление в последнее время фальшивого либеральничанья в отношении московских инкоров. Твоя шифровка проникнута глубоким недоверием ко мне как большевику и человеку, что принимаю, как самое серьезное партийное предостережение для всей моей дальнейшей работы, где бы