Побег - Олег Викторович Давыдов

вместе со мной столь беспочвенным претензиям. И тем более, ты ведь не думаешь, что болезненный этот вздор измыслил я сам или, скажем, что я его разделяю. Нет, я считаю, что женщина просто обязана знать свое место. Да, Сара еще ведь не кончила, она продолжает софийничать:

— Вообще, само слово «софия» возводят к индоевропейскому корню «suobhia», который указывает на обособление, с одной стороны, а с другой — на включенность во что–то. Например, слова: «особь», «особенность», «свое», «собирать», «пособить», «свобода», «слобода». Видишь, это граница общности и обособления. Здесь само самовыделение из этой общности и возвращение в себя (в нее). Это постоянное возвращение к себе, обращение на себя, отражение себя — ведь в этом смысл земли как матери всего, что на ней есть, — всё из нее рождается, всё в нее возвращается, во всём она отражена и все — в ней. И такова же сущность софии. Я говорила, если ты помнишь — по Проклу — ведь он под именем Софии прямо описывает мать всего сущего — Землю — она из себя все рождает. София пособница всего, способная к рождению, самодостаточная, обособленная ото всего, свободная ото всего, предвечно женственная родительница всего, Мать Сыра Земля! Вспомни у Достоевского: «родила я его, а мужа не знаю».

Я вспомнил Лику.

— Ты, мужчина, только одно из ее отражений, побег и только; но много возомнивший о себе побег — побег в бегах, нарушивший целостность и целомудрие Земли. Ты понимаешь теперь, почему Афина девственна? — это символ целомудрия, это София, все производящая без мужчины, без этого нарушителя целостности. И это символ внутри себя сущего самоотражения и самопроизведения всего сущего. Мужчина не может быть мудрецом — он логичен, он знает, а многознание уму не научает! Его логос режет, как острый нож по живому телу, — он ложен и сложен. Женщина мудра! Мужчина только любитель мудрости — философ! — и своей философией он лишь тревожит всегда в себе сущую мудрость, разрушает ее! Он… он случайный стрелок и охотник в девственных лесах мудрости, его знание обезобразило землю. Да ведь он и познания никакого иметь не способен без этой хищнической охоты в заповедных лесах. Неужели ты думаешь, что можно выделить этот — я говорила — «класс объектов», которые знаменуются знаком, без приобщения к софийному символу? — нет конечно, ибо раньше, чем обозначить (узнать нечто), уже надо знать это нечто. То есть, получается ведь круг! Мужчина не с–по–собен — он полностью зависим от женщины, он именно порождение, росток на земле — не больше. Все боги — одно…

Так софийствовала одержимая Афиной Сара, и, убрав голову в плечи, я с ужасом следил за нею — потому что глаза у нее разгорелись, голос стал совсем чужим, незнакомым… и вообще: во время своего пифического вещания она разве что не плевалась — размахивала руками и делала непонятные телодвижения. За сегодняшний день она на моих глазах уже дважды переменилась, говорила ужасные вещи, и это было тем более странно, что я ведь никогда и не думал, что она вообще умеет говорить.

— Ты это серьезно? — задал я робкий вопрос.

Еще бы, читатель! — конечно серьезно. Знаете? — даже теперь, когда я пишу это все, я как–то подавлен, смущен и теряюсь. И, собственно, даже не знаю, что мне подумать об этом. А представьте тогда, когда я сидел в кресле напротив вещающей Сары и с напряженным вниманием смотрел за окно, чтоб не встретиться с нею глазами, — тогда я был просто раздавлен.

Вы все–таки, наверное, думаете, что все это безобидная болтовня, беспечный читатель? — но это не так. Возможно и есть в обличениях Сары какая–то доля правды. Но ведь надо учесть, что мужчина завоевал себе право на счастье (да что там на счастье — на нормальную жизнь) в тяжелой изнурительной борьбе, — в борьбе с титанами, циклопами и сторукими, ибо (если уж Сара находит в древней мифологии следы борьбы мужчины и женщины, так и нам их нетрудно найти), — ибо ведь, что ни говори, а вся эта хтоническая нечисть тоже порождение матери сырой земли.

Знай, читатель, — вооружись и знай, что, какие–бы формы не принимала женская религия, — это, в любом случае, разнузданный разгул страстей, это дикие оргии, этой мужеубийственные культы Артемиды, это зверства амазонок, это жуткие пытки мальчиков, это вакханки, разрывающие всякого встречного, это алчные данаиды, перебившие своих мужей.

И к чему сводится вся эта женская религия? — миф о данаидах повествует нам об этом. Как известно, эти нежные жены в наказание за свое преступление вынуждены вечно наполнять кувшины без дна. Но, читатель, не будем слепцами — в мифе, как и во сне, просто все перепутано: данаиды это символ ненасытной бездны женской похоти. Кувшины без дна — не наказание за убийство мужей, а, наоборот, их бездонные кувшины привели мужчин к гибели. И совсем не случайно Данаей зовут ту, которую насытил–таки Зевс золотым дождем, чей кувшин он наконец переполнил.

Девственная Артемида, читатель? — да это смешно! — у нее же все брюхо в титьках. «Женщина мудрец», — сказала Сара? — нет! — женщина пифия, шаманка, менада — вот кто такая женщина. Софийность ее, игра смыслов, самопорождение символов? — да это же проступающий хаос, неуправляемая стихия демонического, хтонические менструации, дикие энергии недр, само своеволие судьбы, а не милый женский каприз. Бойтесь женщин, читатели, — вооружитесь против них, не раздражайте их понапрасну, не заигрывайте с женственностью, ибо она ужасна. Вы уже видели беснующуюся Софью, сейчас видите вещающую Сару — увидите кое–что и пострашней!

Но самое ужасное — это власть женщин, а мы живем в таком мире, когда женщина исподволь начинает брать верх. Ведь не только во времена матриархата возможен матриархат! А культ Мадонны в средневековье чем он обернулся? — рыцарственным преклонением перед прекрасными дамами и ведьминскими процессами (инквизиция — лишь еще одна форма борьбы с матриархатом). И весьма возвышенные учения мистиков конца прошлого века о «Вечной женственности», о «Душе мира», о «Софии» — чем это все кончилось? Чем закончились заигрывания Блоков с незнакомыми дамами? Высказывания Толстых в том смысле, что, мол, «женщина спасет мир»? Писание Горькими романов под рубрикой: «Мать»? Чем? — полной эмансипацией всякого рода матерщины и материализма: Катькой в кабаке и революционным террором (этим новым, теперь уже диалектическим, методом борьбы с диалектическим матриархатом). Закончилось, как справедливо выразился диалектичнейший из Прокломаторов: материей самой себя, направленной на саму себя и самой