Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

Между тем девушка правдиво рассказала ему обо всем, что произошло. Он не поверил ни слову и встал, собираясь окончательно уйти. Тогда бедная малютка, вконец отчаявшись, схватила что попалось под руку и нанесла себе большую рану в грудь. Господин аббат скрылся, оставив ее в луже крови. Я вошел и оказал ей помощь. Рана была неглубокая; я не счел нужным звать лекаря, ибо умею наложить повязку. Все было сделано молча. Бедная девчурка ослабла и, конечно, стыдилась своего отчаянного поступка. Я делал перевязки целую неделю; за этот недолгий срок я убедился в прелести и достоинствах пострадавшей и влюбился в нее, влюбился тем сильнее, что, невзирая на все мои излияния и заботы, она не подавала мне ни малейшей надежды. Она поведала мне свою весьма несложную историю: аббат (а он аббат без прихода) — ее первый и единственный знакомый; ему она обязана всем своим достоянием и она решила, если он не вернется, отказаться от любых предложений, иначе она станет такой же девушкой, каких так много. Эти благородные слова произвели на меня большое впечатление, но не обескуражили меня. Я выказал возвышенные чувства, был нежен, но и это ни к чему не привело; меня принимают просто из благодарности. Посмотрю, есть ли еще верные женщины? А теперь перейдем к другим моим делам.

По словам отца д’Арраса, кузина пишет мне. Но почему же я не получил ни одного ее письма? Впрочем, я не горюю об этом; я теряю тут, вероятно, одни попреки... вполне заслуженные. Не могу передать тебе в какую бездну лени и беспечности я погрузился последнее время: только жажда наслаждений в силах вытащить меня из постели, где я провожу часть дня. Зато ложусь я очень поздно; я брожу по пустынным столичным улицам; здесь становишься свидетелем множества мелких приключений, сам делаешься их участником, ибо в темноте женщины не так строги и иная особа, которая днем и взглядом тебя не удостоит, в темноте оказывается куда доступнее. Так иной раз завязываются весьма приятные мимолетные знакомства.

Но есть другой занимающий меня предмет, поведать о коем я предпочитаю письменно, а не устно, хотя вчера решил было нарочно для этого отправиться к тебе в Менильмонтан.

Прежде всего надо сказать тебе, что с некоторых пор я играю на сцене, в одном из театров «Комеди Буржуаз», где подвизаются пять-шесть бывших горничных, девушек весьма красивых и вполне сносных актерок. Это — благородное увлечение и ты не осудишь его; оно возникло у меня в связи с тем, что я стал часто бывать у Французов, от которых несколько отдалился, скорбя о гибели прекрасной Геан; признаюсь, меня не привлекли туда вновь ни нежная Госсен, ни дивная Клерон, ни возвышенная Дюмениль, ни, тем более, остальные актеры; привлекло меня очарование маленькой Юс. Однако я еще не совсем уверен на каком жанре мне остановиться; мне кажется, что я с одинаковым успехом могу играть и лакеев и первые роли в трагедии, — в обоих этих амплуа я удостоился рукоплесканий (предвижу, что по этому поводу ты отпустишь какое-нибудь язвительное замечание). Решу этот вопрос, когда ты сюда приедешь. Не кажется ли тебе, что Зефира была бы хороша в ролях субреток? Полагаю, она вскоре достигла бы уровня неподражаемой Данжевиль; жаль, что я разлюбил ее, а то создал бы ей карьеру. Лучше всего, если не ошибаюсь, моя новая любовь была бы в ролях чувствительных; она стала бы нашей Госсен. Какое это было бы приобретение для нашей маленькой труппы! Ах, главное я и забыл! А ты-то! Мне кажется, что больше всего тебе подошли бы роли стариков: Жоржа Дандена, например, Гарпагона, Арнольфа, Сганареля{79}. Мы можем прославиться, со временем попасть в знаменитую Тр... Ах, что я чуть было не написал! Попасть в знаменитое Общество французских актеров его величества! Какая это была бы слава! Ибо, любезный друг, здесь по-настоящему ценят только людей, доставляющих удовольствие. Актер здесь — бог; актриса, певица, танцовщица — более, чем богини; мы стали бы членами, а то и возглавили бы величественный Сенат, который выносит окончательное решение о достоинствах всех чванливых шарлатанов, именуемых сочинителями; они стали бы ползать у наших ног, вертелись бы около нас, заискивали бы, низко-пренизко кланялись нам... Мы стали бы свидетелями, как они ухаживают за нашими девушками, восторгаются всеми их глупостями, ценят, уважают, почитают, боготворят их, причем все это отражается и на нас — только держись!.. Что ни говори — вот верный путь к счастью! Поразмысли над этим планом, — слышишь? Мне он по душе.

На днях я размышлял... (теперь, когда я ничего не делаю, воображение у меня работает отменно и я много размышляю; умственная работа уравновешивает безделье рук); так вот, я думал о толпах бесполезных людей, населяющих столицу, и вспомнил, как я возмущался ими, когда приехал сюда: какой я был новичок! Человек работающий порывает узы с природой; бездельник, наоборот, сливается с нею. Что такое вельможа? Это счастливый дикарь, помышляющий лишь об охоте, о рыбной ловле; он живет, не заботясь о завтрашнем дне; насытившись, он, подобно доброму ирокезу, все выбрасывает вон; он человек свободный, у него нет ни религии, ни женщины, которая ему всецело принадлежала бы, ни детей, о которых надо заботиться; он бегает, носится, витает и покоряет первую встречную красотку, повергая ее пусть не на мшистую лесную полянку, а на софу, кушетку и т. п. — в этом единственная разница; у дикаря есть рабы, у вельможи — слуги, еще более покорные, они всячески угождают ему и он может не утруждать себя распоряжениями; он даже людоед, причем ни у кого не вызывает отвращения, но он пожирает не пленников, взятых в бою, а потомков тех, кто были лет тысячу или более тому назад хозяевами его теперешних земель; он питается мясом этих несчастных, откармливает им хорошеньких плутовок, которые обращаются с ним как он со своими вассалами, да еще издеваются над ним. Все это восхитительно! В конце концов мне начинает казаться, что крайнее развитие общества приводит к возврату в естественное состояние обе части рода людского, т. е. пожирающих и пожираемых. Постараемся же, друг мой, — как ты мне однажды сказал, — оставаться в числе пожирающих; удел пожираемых сужден слабым и глупцам.

Как видишь, я, невзирая на свое новое увлечение и на лень, вполне готов следовать по твоим стопам; страстью своею я