Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

Все остальные трагические поэты, более или менее, зависят от сих четырех главных и настолько уступают им, что говорить о них, по крайней мере в письме, не стоит.

Я знаю тебя, мой друг; ты обольщен мнимой возвышенностью трагедий и, еще не решаясь сочинять их, хочешь хотя бы играть в тех, которые уже сочинены. Ах! Откажись от этого заблуждения! Вникни в сей предмет и ты поймешь, какая это пошлость. Самый скверный наш роман — лишь бы его герои не выходили из свойственной им среды и обстановки — должен нравиться больше, чем самая прекрасная трагедия. Именно так и случается с молодыми читателями, еще не проникнутыми предвзятостью, с теми, кто еще не подпал под власть ходячих мнений и судит только в соответствии с собственными чувствами. «Мы не любим читать трагедии», — утверждают они.

Перейдем к жанру комическому: все роли слуг у нас ни с чем несообразны, как и персонажи трагические; им придают характер забавной подлости, что делает их, на мой взгляд, еще подлее, чем они в натуре. В наш презренный век все приносится в жертву вельможам; хотят не только, чтобы они были высокомерны, себялюбивы, бесчеловечны, но чтобы они считали себя вправе быть такими, — ведь им дают понять, что человечество с радостью принимает уготованное ему рабство и мстит за него лишь мелкими проказами, которые могут скорее рассмешить, чем причинить какой-либо вред.

И ты станешь, Эдмон, глашатаем подлости, ты станешь шутом для тех, кого мы с тобой так презирали! Для людей черствых, несправедливых, наглость коих низводит нас до положения рабочего скота! Право же, ты не поразмыслил обо всем этом. Есть виды низости, виды подлости, которые позорят человека больше, чем преступление; преступление иной раз — могучий порыв, восстанавливающий поруганное человеческое достоинство; подлость же, низость... Они могут только преумножить зло. Вникни как следует в сущность смеха, какой вызывают слуги, и подумай: хотел ли бы ты играть в обществе роль такого подлого забавника? Поразмысли хорошенько о том, какая мысль прежде всего рождается у нас при виде лучших театральных слуг, появляющихся в гражданском обществе! Общепринятые взгляды вскоре эту мысль устраняют, и все же она возникает всякий раз, когда видишь подобного слугу: ведь человек этот — подлый шут, по отношению к публике он то же, что раболепный придворный по отношению к монарху.

Ты возразишь, что остаются еще характерные роли и роли любовников. Но против первых можно многое возразить. Исполняющий подобную роль развращает человека, которого комический автор думал исправить; и автор, и актер изображают старость отца семейства лишь с ее нелепых сторон, вызывающих презрение. Вообще, изображение недостатков зачастую служит лишь к порче нравов и ослаблению общественного начала в обществе; не только потому, что таким образом недостатки подчеркиваются, им придается забавный оттенок, и за них можно уже не краснеть, но и потому, что это порождает насмешников, хулителей, язвительных критиков — всю эту несносную породу, и в конечном счете подрывает взаимосвязь людей, не исправляя притом ни одного порока; именно комедии обязаны мы нашими самонадеянными юношами, которые так глупо важничают, что людям рассудительным становится за них стыдно. Комедии мы обязаны и развратными старцами, и презрением, с каким теперь относятся к их возрасту; мы обязаны ей и нашими кокетливыми, бесстыжими, распущенными женщинами; именно в театре подогреваются неистовые желания, которые готова удовлетворить толпа проституток, собирающихся у выхода из театра; они отлично знают, какое действие оказывает комедия на зрителей. Ведь театр превозносит страсти и тем самым развращает сердце; страсти сами по себе хороши, но если их разбередить они подобны воспалительным процессам в теле; они становятся опасным недугом; это в равной степени ощутили на себе Афины и Рим, Париж и Лондон; знаменитая танцовщица Эмпуза и мим Парис несколько раз вызывали в двух первых столицах такое возбуждение, что оно влекло за собою супружеские измены и кровосмешение. Какой разгром производила в Лондоне красота ***фильд, а в Париже красота разных Пелиссье, Демар, Петипа и т. д., и т. п.! Мне думается, для того, чтобы искоренить этот порок, присущий зрелищам, следовало бы выпускать на сцену в качестве актеров и актрис лишь пошлых рабов. Но тогда комедия лишилась бы всех своих зрителей.

Откажись же от чересчур высокого представления о театре вообще и о лицедействе в частности; но для полноты картины я хочу опровергнуть твои доводы, основываясь лишь на общественном положении актера.

Кто он такой? Как я уже сказал, это — ничтожество, изрекающее только чужие мысли и ни одной своей. Чем больше искусства и пыла вкладывает актер в игру, тем более он теряет достоинство разумного существа, которое должно действовать только в соответствии со своими истинными переживаниями. В подтверждение сего я ссылаюсь на смешанное чувство презрения и жалости, какое вызывает актер у всякого, кто впервые видит театральное представление: это чувство естественное, это крик души, который уже не вырывается у городских жителей или никогда у них не вырывался, ибо они с малолетства усвоили образ мыслей своих наставников, а собственных мыслей у них никогда и не было, — и в этом они сродни актерам.

Но не это мой главный довод против ремесла лицедея: что это за занятие, скажи на милость, когда надобно возбуждать в душе своей страсти для забавы окружающих? Лакей, жалкий чернокожий раб, может служить своему господину, ограничиваясь своими внешними способностями и отдавая в его распоряжение одно лишь тело; лицедей же вынужден идти дальше; он подчиняет мне свою душу и ради моей забавы приносит в жертву свои благороднейшие способности. Я всегда испытывал странное чувство презрения и сострадания при виде красивой актерки, когда она в роли Ариадны.{84} ставила себя в ужасное положение, стараясь собезьянничать скорбь, ревность и душераздирающую тоску; в качестве зрителя, я с высоты своего судейского кресла, совсем иначе, чем остальная публика, взирал на эту жалкую куклу, которую приводит в движение простая проволочка, и я задавался вопросом: какова же цель этой женщины? Заработать свои жалкие гроши? Вызвать жиденькие рукоплескания и дать повод к тому, чтобы вечером у такого-то вельможи, такого-то горожанина или в трактире оказали: «Она, видно, нынче изрядно хлебнула, ибо играла с особым пылом».

Презрение к актерам вытекает из самой природы их ремесла: мнимое уважение, каким они пользуются, не что иное, как плод развращенности и легкомыслия.

Но, скажешь ты, что нам до этого при наших с