Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

ПИСЬМО CLVII

ОТВЕТ

Годэ перечисляет Эдмону неприятности, выпадающие на долю литератора

Я получил твои произведения. Но что это за новую карьеру ты избрал? Неужто мне всегда придется брать на себя неприятную обязанность противоречить тебе, отклоняя от неподобающих занятий?.. Друг мой, что слаще сахара? Но презренный злосчастный раб орошает его потом и горькими слезами. Сахар — это литература: светский человек наслаждается ею и черпает в ней утонченные радости, тебе известные, а автор, бедный автор — злополучный колонист, что проливает пот, изнемогая от непосильного труда. Все взирают на сочинителя, во всяком случае при его жизни, как на всеобщего раба. Люди, которых он забавляет, высказывая о нем суждение, не ценят понесенные им труды, даже не упоминают об испытанном ими удовольствии, но почитают себя вправе предъявлять требования к его таланту; и можно сказать, что автора, выступающего в печати, ждет даже горшая судьба, нежели актера, ибо последний замухрышка-приказчик выступает в роли судьи великих людей: «Вольтер чертовски сдает! Руссо скорее оригинален, чем основателен. Бюффон говорит вздор. Дидро пишет как маньяк. Тома — раздутая величина. Мармонтель скорее холоден и мелкотравчат, чем изыскан. У Дора ничего, кроме мишуры. Фрерон чересчур пристрастен и уж очень часто в скверном настроении, — его раздражительность вызвана подагрой. У де Лагарпа отрывистый слог, и т. д. и т. п. — вот что слышишь со всех сторон, а когда замухрышка-приказчик, конторщик, маркиз или щеголиха доберутся до авторов твоего пошиба, до каких-нибудь Д.-Л.-Б.***, Д.-Р***, Мо..., H***, С***, Кл***, Де* л.* с., Дю***, Ши***, до бесчисленных писак, не обладающих ни стилем, ни познаниями, ни вкусом, — как оценишь ты свое дарование, увидав, что они отшвырнули твою книгу, воскликнув: «О боже, что за бездарность! Попадись он мне на глаза, я надавал бы ему оплеух! Ни огня, ни стиля! Никакой выдумки! Ни тени естественности! Затасканные образы, поет с чужого голоса и вдобавок плохо! И чего только эти букашки лезут в печать?» Если б ты услыхал, как некий карапуз, слывущий остроумцем лишь потому, что он горбатый, бросит небрежно: «Что ж! Ведь все эти книжонки — статья дохода! Да уж лучше этим бездельникам сочинять романы, чем заниматься чем-нибудь еще более предосудительным. Пусть себе марают бумагу, а мы будем потешаться над их глупостью».

Быть может, все это уже тысячу раз было сказано по поводу твоих двух брошюр. А между тем, в первой из них немало язвительности и подлинного остроумия. Но что за сюжет ты избрал?

Что до второй, то ты предался там разгулу воображения, не удержавшись в пределах морали; ты мог бы создать произведение критического характера, поучительное и не лишенное приятности. Но я нахожу, что в своем труде ты лишь редко достигаешь этой цели. К тому же своим писанием ты можешь нажить себе врагов, а враги тебе вовсе ни к чему, особенно же опасно нападать на клики.

То же самое оружие, каким я хотел отбить у тебя вкус к комедиантству, я направлю против твоей мании сочинительства. Что такое сочинитель? «Это, — сказал ты мне однажды, — талантливый человек, предлагающий публике собрание своих мыслей и творения своей фантазии». Я отвечаю: Заблуждаешься, но на минуту я готов это принять. Я даже оставляю в стороне стиль и манеру писать; допустим, что они на высоте (а это уже много!). Если наш сочинитель и вправду обладает талантом, если он распознает истину, истину, которая всегда идет вразрез с господствующими предрассудками, то он либо выскажет ее, либо умолчит о ней: если он ее выскажет, то его произведение, выйдя в свет, будет распространяться лишь тайком; тогда его ждет печальная судьба — он подвергнется преследованиям; быть может, он даже будет вынужден совершить подлость и отречься от «плодов своего таланта, собрания своих мыслей и творения своей фантазии»; или же ему придется бежать, и он будет скитаться, всеми оставленный; или же, — что еще хуже, — беглец попадет в зависимость от наглых покровителей, которые будут ему помогать лишь из тщеславия, и к которым, к своему огорчению, он не сможет испытывать благодарность. Итак, даже если мы примем все твои положения, то сочинитель окажется весьма несчастным! Но следует отказаться от некоторых из них. Если писатель утаит истину (это наиболее надежный путь, которым следует большинство авторов), — то сколько его ждет других тяжелых переживаний! Ему придется непрестанно обманывать самого себя, он лишится того глубокого удовлетворения, какое испытывает человек, просвещая себе подобных, не будет радоваться при мысли об их уважении, их благодарности и восхищении. Вот господин сочинитель и окажется на одной доске с лицедеями! Ибо подобно им, он будет говорить то, чего не думает, почитать то, что презирает, выражать и изливать чувства общепризнанные, но отнюдь не свои. Какое унижение, какая фальшь! Сколь ужасна жизнь этого человека! Сколь горько порой он себя осуждает! Подобно импотенту, обманутому супругой и почитающему чужих детей своими, он ласкает лишь ублюдков, которых вынужден усыновить! Он передает потомству не плоды своего таланта, но приблудное дитя, порожденное страхом, подлостью, лестью, духовным рабством, которое тысячекратно унизительнее рабства телесного.

Допустим теперь, что вышедшее из-под твоего пера превосходное произведение, отмеченное печатью гения, избегло мелочных придирок со стороны цензоров, поставленных государством. Именно в силу того, что отмечено печатью гения, оно на первых порах не встретит признания; ты не будешь наслаждаться славой: Гомера вздумали превозносить лишь через много времени после его смерти, поэтому так и не удалось узнать, где он родился и где закончил свои дни. Тита Ливия почитали дурным историком; Бэкон не был понят современниками; Мильтон получил за свою поэму всего двадцать экю; «Атали» и «Федра» Расина не имели успеха; если б не имя ее творца, «Меропа» не водворилась бы под сенью «Комеди Франсез»; «Дух законов»{91}, появившись в свет, был оклеветан; «Энциклопедия», — начинание, столь широко задуманное и полезное, было подвергнуто поруганию, которое продолжается и сейчас; наш Плиний был вынужден предпослать своему бессмертному труду, мягко выражаясь, извинения. Скажи мне, прибавила ли что-нибудь к счастью Гомера, Тита Ливия, Бэкона, Расина их теперешняя слава? Если предположить даже самое лучшее, ты подвергнешься презрению, преследованиям или по меньшей мере встретишь возражения, — и не будешь