Вячеслав Молотов. От революции до Перестройки. - Александр Владленович Шубин

указанию Молотова со товарищи. Но весь мир должен был видеть, что Молотов по-прежнему руководствуется не только великодержавными интересами СССР, но и высокими идеалами свободы и справедливости, провозглашенными Парижской коммуной.

А вот с военного парада на Елисейских Полях Молотов демонстративно ушел, потому что ему отвели место на общих основаниях в соответствии с алфавитом, во втором ряду. И это место Советского Союза, которому Европа обязана освобождению от фашизма! Молотов с гордостью писал жене: «Шлю привет и прилагаю газетные снимки, как я ушел с трибуны парада в воскресенье. Наиболее показательно это дано в „Пари-Матч“ на целых трех снимках (1. – я на трибуне; 2. – начинаю спускаться; 3. – ухожу от трибуны к машине)»[1003]. Сталину скандальный демарш Молотова понравился: «Я считаю, что ты поступил совершенно правильно, покинув французский парад. Достоинство Советского Союза следует защищать не только в главном, но и в мелочах»[1004].

В. М. Молотов на Парижской мирной конференции. 1946. [РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1617. Л. 3]

А тут еще Финляндия выступила за послабление условий, достигнутых после перемирия. Молотов воспринял это как наглость и неблагодарность, ведь СССР мог вообще оккупировать Финляндию (сколько бы это стоило новых жертв, Молотов здесь не брал в расчет). И вообще, в 1939–1940 годах Финляндия навязала СССР войну, в то время как «Советский Союз немало сделал для того, чтобы Финляндия могла жить так, как она хочет…» Так что Финляндия должна быть благодарна: «Советский Союз отказался от оккупации Финляндии и освободил эту маленькую страну от больших оккупационных расходов, что во многом облегчило бремя репарационных условий, которые были установлены для Финляндии и которые ею честно выполнялись»[1005]. В старости Молотов рассуждал: «Финляндию пощадили как! Умно поступили, что не присоединили к себе. Имели бы рану постоянную…

Там ведь люди очень упорны, очень упорны. Там меньшинство было бы очень опасно. А теперь понемногу, понемногу можно укрепить отношения»[1006].

10 августа на конференции началась дипломатическая битва вокруг Италии. Выступая 13 августа, Молотов сосредоточился на проблеме Триеста, прямо поддерживая претензии Югославии на этот город. Итальянского премьер-министра А. де Гаспери он обвинил в том, что тот «не нашел слов для осуждения фашизма, который привел Италию к тягчайшему поражению». Это понятно, де Гаспери не хочет признавать ответственность Италии за агрессию и идти на уступки Югославии: «Выступая от имени новой Италии, глава делегации снова отстаивал претензии старой, империалистической Италии… Полуостров Истрия и город Триест вплоть до конца Первой мировой войны никогда не принадлежали Италии»[1007].

Правда, Югославии они тоже не принадлежали за отсутствием таковой. Так что дипломатам следовало обратиться к анализу этнического состава населения, что давало Югославии высокие шансы на получение Истрии, но не Триеста. Здесь уступок добиться не удалось. Югославская делегация даже порывалась в знак протеста покинуть мирную конференцию. Молотов ее удержал. Он вел тонкую игру, оказывая давление, но не доводя до разрыва. Задиристые югославы своим демаршем могли только испортить дело: «тогда в Триесте останутся англо-американские войска, что гораздо хуже компромиссного решения четырех министров»[1008]. Позиция Молотова была важна для представителей Югославии, и они остались.

Молотов защищал и Албанию от территориальных претензий Греции. Итальянцы напали на Грецию из Албании, но Молотов напомнил, что она – такая же жертва агрессии, и отрезать от нее территорию не за что.

На мирной конференции стороны обменялись попытками получить территориальные уступки – без успеха. Обсуждение репараций тоже шло тяжело – партнеры с большей охотой входили в положение Германии, чем СССР. Особенно досаждала Молотову австралийская делегация, заступавшаяся за немецкий народ. Еще бы, Австралия от Германии не пострадала.

В октябре, когда непублично продолжалась подготовка текстов договоров, Молотов съездил в Москву и Сочи. Вернулся он с той же установкой – не отступать на конференции от предыдущих договоренностей великих держав. Когда британские и американские представители при обсуждении судоходства по Дунаю попытались добиться «равных возможностей» не только при транспортировке грузов по реке, но и в экономическом освоении региона, Молотов остроумно ответил на эти притязания: «Почему же в таком случае не защищаем принцип „равных возможностей“ в отношении тех путей, где особенно велики интересы многих государств? Ну, скажем, Суэцкий канал или Панамский канал»[1009].

В речи 14 октября Молотов подвел итоги конференции. С одной стороны, конференция 21-го государства в основном подтвердила положения, выработанные четырьмя великими державами. «Таким образом, мы имели возможность убедиться, что когда те державы, которые вынесли главную тяжесть войны против нашего общего врага, действуют совместно, принимая согласованные решения, то это, как правило, выражает волю подавляющего большинства демократических стран и отвечает интересам установления демократического мира». Получается, что голос малых стран не так уж важен. Окончательно условия мира все равно предстоит досогласовать на СМИД. С другой стороны, конференция принесла мало пользы в решении тех вопросов, которые остались несогласованными на предыдущих СМИД: экономические положения (репарации), статус Триеста, судоходство на Дунае. Молотов возложил ответственность за это на оппонентов: «Конференция не нашла каких-либо средств для того, чтобы устранить возникшие ранее расхождения. Да, как показал опыт, господствовавшая на конференции группировка, начиная с Соединенных Штатов и Англии, и не стремилась к этому»[1010]. Они не признали принцип принятия решения двумя третями голосов, а СССР считал его правильным и мог не признавать рекомендации, принятые большинством. «Я считал необходимым напоследок раскритиковать конференцию, чтобы развязать себе руки в Совете Министров»[1011], – писал он Жемчужиной, объясняя свои мотивы.

Письмо В. М. Молотова своей жене П. С. Жемчужиной о критике конференции, своем отъезде в Нью-Йорк. 16 октября 1946. [РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1592. Л. 33–35. Автограф]

По завершении конференции Молотов отправился в Саутгемптон, откуда отплыл в Нью-Йорк на вторую сессию Генеральной Ассамблеи ООН (первая прошла без него в январе – феврале в Лондоне, вторая началась 18 сентября) и сессию СМИД, которая должна была состояться на полях мероприятия ООН. На том же лайнере плыли и другие участники Парижской конференции. Как вспоминал советский дипломат Н.В. Новиков о его прибытии, «причал был оцеплен моторизованной и пешей полицией, чтобы сдержать напор громадной толпы, встречавшей советскую делегацию. Никогда еще прибытие „Куин Элизабет“ не вызывало такого наплыва встречающих, как на этот раз. Мы медленно продвигались в узком коридоре среди толпы, который был оставлен для нас усилиями полиции. Наконец, нам