Сильный дух, спокойный разум. Настольная книга современного стоика - Анна Сергеевна Марчук

«Тот, кто хочет посмертной славы, забывает, что те, кто о нем помнят, тоже скоро умрут, а за ними следом и их потомки, и так пока вся память, пройдя череду смертных, не истончится и уйдет в небытие. Если даже представить, что помнящие о тебе бессмертны и память о тебе бессмертна, – тебе какое дело? Ладно мертвому, но и живому – какой тебе от этого толк? Выгода от похвалы? А ведь ты цепляешься за это, отвергая то, что уже дает тебе природа» [811].

К примеру, возьмем стоиков. Люди помнят Сенеку или императора Марка Аврелия, но с трудом – Эпиктета и Музония Руфа. А о ком-то вообще знают только специалисты.

Марк Аврелий пишет [812], что даже такие знаменитые люди, как Сципион или Катон, однажды забудутся. Читаю и понимаю: время уже поглотило их. Кто такой Катон? Кто такой Сципион? Все, что мы знаем об этих людях, – это отрывки автобиографий и коротенькая статья в энциклопедии.

Камни сохраняются дольше, чем листы книги, но и они однажды превратятся в песок.

«Все краткотечно и вскоре начинает походить на миф, а затем предается и полному забвению. И это я говорю о людях, в свое время окруженных особенным ореолом. Что же касается остальных, то стоит им испустить дух, чтобы „не стало о них и помину“. Что же такое вечная слава? – Сущая суета» [813].

ЧТО ПРИНОСИТ СЛАВА?

«Всю жизнь я старался выделиться из толпы, стать заметным благодаря какому-нибудь дарованию, и что же вышло из того? – Я только выставил себя мишенью для вражеских стрел и предоставил кусать себя чужой злобе» [814].

Многие из стоиков были известны при жизни. К Посидонию съезжались со всего мира, Зенону поставили памятник, Сенека стал одним из самых известных людей Рима. Но нуждались ли они в этой славе? Зенон предпочитал одиночество и избегал пиров, а Сенека на себе испытал, что слава – это мнение толпы, которая сегодня хвалит, а завтра поносит [815] (см. «Биографии стоиков»).

Слава утоляет наше желание похвалы, дает кратковременное удовольствие. Но сколько она приносит боли и неприятностей! Если вы знамениты – хорошо, если на десять поклонников найдется только один недоброжелатель.

Нужно обладать огромной выдержкой, чтобы пережить негатив, который сопровождает славу. Вы можете оказаться под градом ненависти, даже если не сделали ничего ужасного. Можете ли вы остаться спокойным, когда под вашими изображениями пишут, что вы урод? Когда посылают сообщения с бранью и пожеланиями смерти? Когда демонстративно сжигают вашу фотографию? Я общалась с людьми, которые это пережили, – и это очень тяжело.

СЛАВА – МНЕНИЕ ТОЛПЫ

«Кто такие те, восхищение которых ты хочешь вызывать? Разве это не те, о которых ты обычно говоришь, что они сумасшедшие? Так что же, ты хочешь вызывать восхищение сумасшедших?» [816]

Слава – это любовь толпы. Но что такое толпа, чем она занята, какие у нее интересы? Разве это не те же самые люди, которые слепо следуют всему, что говорят по телевидению или в интернете? Они быстро увлекаются, но так же быстро остывают, сегодня ненавидят, а завтра любят.

Зачастую слава зависит даже не от того, что думает толпа, а от того, чего хотят люди, которые формируют общественное мнение. Если блогерам и СМИ заплатят за рекламу фильма, то, каким бы плохим он ни был, на время он станет популярным.

Слава – совокупность факторов, которая имеет лишь косвенное отношение к таланту. Сколько мы знаем плохих, но растиражированных книг! Или звезд, которые прославились своими скандалами? Если у кого и есть дурной вкус – так это у толпы, внимания которой мы так жаждем.

Мы часто ищем славы ради того, чтобы почувствовать себя нужным, важным для этого мира. Но есть ли смысл искать то, что у вас и так есть? Как считали стоики, у каждого из нас свое место в судьбе. Мы все – части цепей причин и следствий, и без нас мир был бы невозможен таким, какой он есть. Поэтому единственное, когда стоит стремиться к славе, – это только если нам действительно нравится то, что мы делаем. Когда наше дело дает то самое состояние потока и радость от процесса.

ЧТО ПОЧИТАТЬ

Сенека, «О блаженной жизни».

Эпиктет, «Беседы»: книга 1, беседа 21.

Смерть

Можете представить, как две подружки сидят в кафе и одна, помешивая кофе, говорит: «Как ты думаешь, сколько ты еще проживешь? Долго тебе осталось?»

Или: «А ты уже написала завещание?»

Попробуйте поговорить со знакомыми о смерти, и вы осознаете, насколько эта тема запретна. Этот запрет позволяет нам забыть о страхе смерти, но он же не дает пережить ее.

Недавно я говорила с девочкой, у которой умерла бабушка. Никто не хотел говорить с ней о случившемся. Для ее родителей это была тяжелая травма, а друзьям и знакомым было неловко. В итоге она варилась в соку собственных эмоций и безответных вопросов: «Хорошо ли, что она умерла, если она мучилась?», «Она не хотела жить, а я хотела, чтобы она жила, – это эгоистично?», «Почему она сдалась и ушла?», «Я чувствую облегчение от ее смерти – я плохой человек?»…

Кому она могла задать эти вопросы? Близким взрослым. Но они не хуже страусов прячут головы в песок.

ЗЛОВЕЩЕЕ СЛОВО «СМЕРТЬ»

«Разве смерть – зло? Зло – это трусость, зло – это предательство, зло – это уныние, это бесстыдство, а смерть – это безразличное. Так почему мы боимся говорить о смерти, а все прочее с энтузиазмом обсуждаем, как выдастся момент?» [817]

В нас живет иррациональный страх «накликать беду», как будто сам факт того, что мы говорим о смерти, может ее приманить. Именно поэтому мы боимся разговаривать о смерти с пожилыми или с больными людьми. И когда умирающая старушка начинает говорить о том, на каком кладбище хочет быть похоронена, то в ответ слышит: «Да ладно, прекрати, ты еще сто лет проживешь!»

У стоиков иной подход к восприятию смерти: «Пусть смерть, изгнание и все, что страшит тебя, проходит перед твоими глазами каждый день, особенно смерть, и у тебя никогда не будет ни трусливых мыслей, ни неумеренных желаний», – говорит Эпиктет [818].

То, к чему привыкаете, – воспринимаете спокойно. Нам легче принять чужую смерть после пятых похорон, нежели после первых. Она не перестает быть ударом, но во многом теряет свою силу. Вы перестаете воспринимать мир как нечто незыблемое,