Я трогаю войну руками - Ирина Юрьевна Бугрышева

Я делала всё, чтобы Олег научился ходить.

Спрашивала:

— Знаешь, как ты записан в моем телефоне?

— Как? — задумывался Олег.

— Угадай!

Он гадал:

— Красавчик Олег? Олег-Бурят? Бурят Нога Пришита?

Я качала головой:

— Мимо, мимо, мимо!

— Сдаюсь, — сказал Олег после десятка попаданий в «молоко».

— Олег на двух ногах, — с видом победителя я показала ему экран телефона с его контактом.

Он рассмеялся:

— Давай выпьем по бокалу минералки за твою веру в меня!

А теперь — вот, пожалуйста. На двух ногах. Сбылось. Не просто стоит, а идёт. Медленно, на костылях, но идёт. Только сделал накат на одном тапочке в восемь сантиметров.

Я вспоминаю наши бесконечные летние разговоры. Мне кажется, мы с Олегом знаем друг о друге всё. И про детские мечты, и про взрослые разочарования. Он рассказывал о кузнечном деле — до МЧС работал в кузнице. Тогда, в мирные ещё времена. Говорил о новом браке — после непростого развода. О том, какое это счастье — дочь после двух сыновей.

Чтоб обсудить всё на свете, времени у нас было — вагон. Мы виделись пару раз в неделю, часа по три, четыре.

Когда отступала боль, Олег говорил:

— Что хочешь, чтоб я рассказал? Спрашивай!

— Расскажи про тот день.

— Это запрещённый приём, — он качал головой и уводил разговор в сторону. — Нечего тут рассказывать…

* * *

Лишь однажды Олег приоткрылся. Я сидела на кровати. Он собирался с духом, прежде чем разрешить мне коснуться ноги. И вдруг, посмотрев на мой крестик, сказал:

— …Ир, Бог есть.

У него крестика не было. Да и откуда.

Мне кажется, Олег до ранения сам не определился, в кого верить — в священного медведя, в духа своей земли или Будду. Бурятский религиозно-языческий замес говорил: «На Будду надейся, сам не плошай, на всякий случай имей при себе мешочек с родной землёй, в дацане за тебя молятся, помни про медведя за спиной».

Я это всё знала от раненых бурятов — в соседней с Олегом палате лежал Степа из бурятского Закаменска и Вадим из Гусиноозерска — и от волонтёров из бурятской общины.

Бурятская община в Петербурге с началом СВО, казалось, полным составом переместилась в госпиталь.

Буряты проходили рейдом по всем госпиталям, выискивали своих раненых, заглядывая в палаты: «Есть здесь кто из Бурятии?», связывались с родными, приносили в госпиталь домашнюю еду — буузы или позы, напоминающие по виду юрты, записывали нехитрые просьбы — какую книжку хочется почитать или на какую ногу нужен носок.

Когда раненому становилось лучше и ему было можно выходить из госпиталя, буряты организовывали поездку в дацан. Или — если раненому не требовался дацан — везли туда, куда было надо. На вокзал или, что было чаще, в аэропорт.

Бурятку, что приходила к Олегу и Стёпе, звали Таисия. Это была полная, невысокая, шебутная женщина за пятьдесят. Она с ловкостью жонглёра вытаскивала из своей сумочки туески с горячей едой, закидывала в сумку пустые туески из тумбочки и, перед тем как уйти, спрашивала, нужно ли что ещё. И каждый раз смотрела на меня с удивлением — надо же, на бурятку я похожа не слишком, а времени на бурята не жалею.

Я тоже улыбалась Таисии в ответ.

В разрезе моих прищуренных глаз она старательно пыталась отыскать что-то бурятское. И — я уверена — неизменно находила. А иначе бы её логика каждый раз разбивалась о суровый асфальт мироздания, а это было недопустимо.

— …В то утро я знал, что со мной что-то случится, — глухо начал рассказ Олег. — Но в смерть — в свою — не веришь. Видишь, как друзья погибают, а на себя не примеряешь это. Я не думал про смерть. Но тем утром я уже знал, что меня ранит. Проснулся. Был солнечный февральский день. Солнце слепило прямо. Был лёгкий морозец. И, пока я умывался снегом рядом с блиндажом, увидел тень рядом с собой. Я знал, что никого рядом нет. А рядом была огромная тень ангела. Я сначала остолбенел. А потом выдохнул — значит, выживу. И когда ногу оторвало, я понял — это мой квест. Справлюсь. Не зря же ко мне приходил ангел. Посмотри — видишь, какая у меня цепь? Вот она меня и спасла в тот день.

Цепь Олега я увидела ещё при знакомстве. Никто не назвал был её «цепочкой». Это была кованая чёрная цепь из металлических колец. Кольца были чуть сплюснутые, сантиметра два в диаметре. Когда я узнала, что Олег кузнец, мой первый вопрос был: «Сам выковал?» Оказалось — да, сам.

— Когда мне оторвало ногу, то вместе с этим мне прямо в горло прилетел осколок. Ещё б сантиметр — и нет меня. Цепь его остановила. Осколок отскочил. А цепь в этом месте помяло, покорёжило. Но меня не задело, представляешь? И я понял, что за знак мне утром был от ангела. Бог есть. Не смотри, что я без креста. Моя цепь мне теперь самое громкое напоминание. Как только смог, я её подвыправил. И, знаешь, в госпитале в ней лежать не очень удобно. На операциях её снимают. А я всё равно надеваю потом. Понимаю, что это теперь больше, чем просто цепь.

Я будто заново знакомилась с ногой Олега — проходила сквозь следы от аппарата, спазмы, уплотнения и отеки. Сняли аппарат, в котором он отходил полгода. Больно. Но не так больно, как было. И не так остро.

Олег молчал, откинувшись на подушках.

На тумбочке стоял кофе в одноразовых стаканах. Капучино я купила себе. Мокачино — Олегу.

* * *

Вспомнилось, как тогда, летом, Олег говорил: «Ты ко мне приходишь. Не приноси ребятам круассаны и нектарины. Ты же ко мне приходишь. Я, если захочу, сам угощу ребят. А не захочу — не угощу».

И я соглашалась. Понимала — вдали от дома, за тысячи километров от Улан-Удэ Олегу нужен был кто-то родной здесь. Кто-то, кто приходит только к нему.

Мы заканчивали, когда за окном были жаркие летние сумерки. И я выходила из госпиталя последняя. А если я приходила утром, то днём Олег говорил:

— Давай проведу тебя до проходной.

И крутил колеса на инвалидной коляске:

— Не помогай, я сам.

А потом до утра приходил в себя и не спал от боли. Слишком тряслась коляска по ломаному асфальту.

Тогда, летом, мы гуляли по Петропавловке. Я возила Олега на коляске, когда его выпустили из госпиталя в увольнение,