Я трогаю войну руками - Ирина Юрьевна Бугрышева

— Зубы выбило во время контузии?

— Да, тогда.

— Пока не вставляешь?

— Рано. Нет смысла. Меня врач спрашивает: «Сколько тебе лет?» Я говорю: «Двадцать два». А врач говорит: «Ну смотри. У мужчин челюсть растёт до двадцати трех — двадцати четырёх лет. Мы можем тебе сейчас зубы вставить, но пройдёт пара лет, и придётся всё переделывать. Всё развалится. Потерпи пару-тройку лет». Я в любой момент могу зубы начать делать. Пока думаю дождаться лет двадцати пяти — двадцати шести, и тогда уже. Пока потерплю. Так похожу.

— Повернёшься на живот? Можешь?

— Спрашиваете! Я на живот умудрялся ложиться даже в аппарате Илизарова. Медсестры в шоке были. Конечно, лягу.

Саша ложится на живот.

— Катетер на ноге видите? Всё нормально с ним?

— Да, под контролем, не переживай.

Я работаю со спиной. Шеей. Ногами.

— Нога хорошо у тебя восстановилась после ранения, да?

— Да. Всё хорошо. Но я в целом счастливчик. Я на позитиве всегда. Помню, мне руку ампутировали, и я спрашиваю врача с надеждой: «Вы мне сохраните вторую руку?» А он смотрит на меня и честно так говорит: «Саша, мы поборемся. Тут не только от нас зависит. Но и от тебя. Как организм себя поведёт. У тебя такие ранения, что лучше не загадывать наперёд». Двадцать лет мне было. Сейчас двадцать два. Ну и прикиньте — в двадцать лет без обеих рук остаться!..

Я не могу прикидывать такое.

— У меня в этой руке после ранения сосудов не было совсем. Все перебиты. Пересаживали сосуды из ноги. И тут время проходит — становится ясно: всё удалось. Врачи говорят: «Саша, это чудо! Чудо произошло! Мы не рассчитывали, что получится. Надеялись, но не рассчитывали!»

— Пальцы ещё не шевелятся? — спрашиваю я.

— Так нервов там нет, чтоб как-то особо шевелиться, — говорит Саша. — И одной кости в запястье не хватает, которая отвечает за движение пальцев. Но пальцы уже того… раздупляются. Я их уже чувствовать начинаю. И указательным пальцем шевелю. Ну, вы видели.

Видела.

— Саш, — говорю я, — смотри. Я с тобой сегодня бережно очень. Аккуратно. Нельзя улучшать кровоснабжение после операции. Только чуть расслабить можно. Потому я заканчиваю. Не обижайся, что коротко. Ладно? В следующий раз подольше можем поработать.

— Не-не, я без обид, — говорит Саша. — Я всё понимаю. Вам виднее. Поработаем. Если меня не переведут в другой госпиталь.

Он поворачивается на спину. Снова берет в руки планшет. А на экране командир говорит бойцам финальные слова: «А кто не женат, считайте, что вам в жизни вдвойне повезло. Если не знаете почему, спросите тех, кто женат!» Саша смеётся.

Я не смеюсь. Перехожу к соседней койке…

* * *

— Ренат. Челябинск.

— Как ты?

— Вы пришли. Уже шикарно.

— Как у вас в Челябинске? Я слышала, там рано завязывают с алкоголем?

— В смысле?

— Ну, если начал пить в Челябинске в четырнадцать лет, в двадцать уже пить не хочется. Становишься зожником, переходишь на зелёный чай.

Ренат хохочет.

— Есть такое. Но это если решил не пить. Есть и другие.

— Что за ранение?

— Артобстрел начался. И я прыгнул в окоп. А сзади меня ещё один боец прыгнул, на меня. Вот, с рукой теперь врачи занимаются. Тут с пальцами разобрались вроде. С плечом тоже. А лопатку клинит. Она чуть в сторону уходит. Посмотрите?

— Посмотрю, — говорю, — когда повернёшься на живот. Пока лежишь на спине, расслаблю ноги и поработаю с внутренними органами. Ты просто дыши. Буду чуть убирать напряжение, от тебя нужно расслабление и глубокое дыхание.

— Понял, — говорит Ренат.

И начинает старательно дышать. Долгий вдох. Выдох. Вдох.

Я смотрю на него — на шее висит ладанка. Рука после операции. На ней фиксирующая повязка. Из-под повязки — зелёные пальцы, как у Шрека. Это в операционной такой зелёный антисептик. На зелёном пальце — обручальное кольцо.

Я смотрю на ладанку пристально. Ренат перехватывает мой взгляд:

— Это наш оберег. Мусульманский. Понимаете?

Я понимаю.

Ренат — единственный в палате ходячий. В смысле — ходячий без костылей. Помогает буфетчице раздавать ужин. Помогает собирать грязную посуду. Вообще не сидит на месте. Всё время что-то делает. Заваривает чай и разносит ребятам. Распределяет апельсины, что выданы на полдник.

Под моими пальцами мягко расслабляется грудная клетка. Ренат дышит.

В палату заходит медсестра. В руке у неё пакет.

— Ребята, кому нужны трусы?

Ребята молчат.

— Обычные трусы, ребята. Мужские. Новые.

Все молчат.

— Ну что вы молчите? Боец передал из соседней палаты. Ему принесли, а он не может надеть. Это трусы для тех, у кого обе ноги есть. Целые. Без аппаратов Илизарова. Есть здесь такие? Нет?

В палате молчание.

— Тебе не надо? — спрашиваю Рената.

Он качает головой:

— У меня есть. Пусть другому достанется. Кого только привезли и кто тут сейчас без трусов.

Про размер трусов никто не спрашивает. Некому спрашивать. В госпитале размер не особо важен. Кроме Рената, в палате, кажется, нет парней с двумя здоровыми ногами.

Медсестра выходит.

* * *

Ренат переворачивается на живот. Лопатка, да, ушла в сторону. Работаю со спазмом. Ренат дышит глубоко. На выдохе повторяет:

— Не бойтесь. Мне не больно. Будет больно, скажу.

Я иду вдоль линии лопатки аккуратно. Ренат твердит на выдохе:

— Всё шикарно. Всё шикарно, Ира. Отпускает. Можно я переведу вам деньги на кофе и на дорогу?

— Нельзя, Ренат. Я же не переводила тебе деньги на бронежилет и на берцы. Принимай благодарность.

Ренат кивает:

— Неудобно мне так, Ира. Мне нужен баланс. Но я услышал вас. Спасибо!

— Кем был до СВО? — спрашиваю.

— Лучше спросите, кем буду после. До СВО я в «Пятёрочке» на складе работал. А сейчас у меня отец работает в Челябинске на оборонном заводе. Сказал, что место есть для меня. Вернусь — буду работать на оборонку. Всё своим помощь. Правда, это не навсегда работа. Говорят, лет пять будем работать, пока восполним запасы. Или семь. Максимум десять. Не нужно будет столько оружия. И завод переквалифицируется на что-то мирное. Будет Победа. Будет мир.

Я киваю. Так и будет.

* * *

Рядом лежит Евгений. Двести килограммов. Или нет, сто восемьдесят. Огромный мужик. Из Луганска. Защищает свою родину уже десять лет.

— Ты там, дома, по утрам, выпиваешь на завтрак по десятку яиц? — улыбаюсь я. Вспоминаю своё детство и своего дядю, который разбивал утром десять яиц в большую кружку и выпивал залпом.

— Нет, — качает головой Женя. — Я вообще яйца не пью. Не вкусно.

По вечерам у Жени поднимается температура. Закончив с