Я трогаю войну руками - Ирина Юрьевна Бугрышева

— Озон колют. Потому и температура. Но озон очень помогает от отёков. Усиливает движение лимфы.

Я кладу Жене на лоб влажное полотенце.

— Выдыхай.

Когда температура повышена, работать нельзя. Смысла нет. Организм борется с воспалением. Все силы уходят на это.

Но не поработать с Женей тоже нельзя. Он ждал.

Я кладу обе руки на ступню. Выше щиколотки у Жени аппарат. Нога изуродована так, что мне страшно. Страшно смотреть. Страшно притронуться. Я мягко отнимаю пальцы от ступни — остаются ямки. Огромный отёк. На месте моих пальцев выступает лимфа.

Женя смотрит на меня. Видит сомнительный взгляд. Я молчу. Но мой взгляд говорит: «Нельзя сегодня работать». Женя пытается поспорить: «Ира, мы же в травматологии лежим, ну что ты, первый раз ранение видишь? Любой травматолог тебе скажет — здесь, в травматологии, исцеление идёт через боль. Это же травма. Не бойся. И я не боюсь. Ну да, мне больно. И что?»

Работать нельзя. Температура. И не работать нельзя.

А Женя — вот лингвист! — говорит:

— Вот раньше было как: «здравница» — от слова «здоровье». Потом «лечебница» — от слова «лечить». А теперь больница. От слова «боль». Вот и болит, Ир.

Я кладу Жене руки на ребра. Он дышит. И я дышу.

— Жень, — говорю я, — ты двадцать килограммов, что ли, родился? Такой огромный?

Он смеётся.

— Нет, — говорит, — не двадцать. Всего четыре. Просто с тех пор подрос!

Мужики в палате смеются:

— Не двадцать он родился! Восемнадцать!

Я чуть покачиваю грудную клетку.

Женя всё понимает. Смотрит на меня:

— А в следующий раз поработаешь с моей спиной?

Я киваю. Обязательно.

— А ты умеешь на животе лежать? У тебя ж аппарат на ноге!

Женя хохочет:

— А то! Конечно, умею. Если б не умел, тут в палате я б один лежал сейчас. Остальные бы не выжили. Я на спине храплю так, что стены дрожат!

— Отлично, — говорю я. — Тогда поработаю. Даже если на твоей огромной спине закончится моё массажное масло. На тебя ж целую цистерну надо вылить!

— Ну так тебе ж ничего для меня не жалко, — подыгрывает Женя. И, вспомнив, показывает на тумбочку, — вот твоё масло, Ир. Ты забыла в прошлый раз. Поблагодари меня, что мужики его не съели! Оно такого жёлтого цвета, что они думали, что это мёд. И мне пришлось его защищать!

Я улыбаюсь — кажется, уже по инерции. Чтоб не показывать усталости. И качаю, качаю, качаю Жене ребра…

* * *

…Женя начинает задрёмывать.

К кушетке подходит мужчина. Бейдж на форме: «волонтёр». Одними глазами спрашивает: «Можно постою?»

Я киваю.

Волонтёр стоит рядом. Смотрит на мои руки.

Женя засыпает.

Я переворачиваю полотенце на лбу — прохладной стороной. Укрываю одеялом. Иду мыть руки.

Мы с волонтёром стоим около раковины. Он говорит:

— Я правильно понял, что ты выводила ребра из спазма после броника, да? Я сам бывший военный. До СВО волонтёрил в хосписе. А как СВО началась, пришёл в госпиталь. У меня вечерняя смена. После работы прихожу мыть парней, готовлю их ко сну. Ну ты круто Евгения убаюкала. Кислород пошёл в лёгкие, да?

Я киваю.

— Ира.

— Никита. Давай созвонимся потом. Обсудим. И на палец мне можешь потом посмотреть? Был перелом, сросся, разработать пока не могу.

Киваю. Мы обмениваемся телефонами. В палату заходит Таня. Мы с ней передаём друг другу по цепочке бойцов полтора года уже. И — редкий случай — встретились. У Тани дар. Она работает с осколками так, что спазмы вокруг осколков сами уходят. Она подсаживается к Володе. И я тоже. Работаем в четыре руки. Таня с осколочным ранением на ноге. Я с грудной клеткой. Молчим.

Володя счастлив. И бодр. Улыбается. Говорит нам обеим:

— Я уже садился. Я садился!

Ещё позавчера Володя был стопроцентно лежачий. Бледный. Потухший. Измученный болью. А теперь шутит. Полегчало. Сидит.

В понедельник его переводят в другой госпиталь. Чтобы дать передышку между операциями. А там, может, и домой. В отпуск. До следующих операций. Один аппарат поставили на три месяца. Второй — на полгода.

— Девушки, — говорит Володя, — а я готовился к вашему приходу! Смотрите! У меня теперь есть трусы! С липучкой сбоку. Сшили!

Трусы — это совсем другое ощущение. Ты уже не пупс-голыш. Ты мужчина. Я рада за Володю. По всем статьям.

Мы с Таней киваем друг другу. Всё получилось. Можно снова идти своими курсами. Чтоб списываться в ночи и спрашивать друг друга, как тот боец. И как этот.

Я берусь за колено Володи. Ниже которого аппарат. Володя блаженно закрывает глаза.

Мимо нас, в соседнюю, смежную палату, проходит женщина. Одета по госпитальному. Футболка, штаны, шлёпки. За кем-то ухаживает.

— Мама приехала к тебе, Володь? — спрашивает женщина.

Тот кивает. Легче согласиться, чем что-то кому-то объяснять. Володя снова закрывает глаза. Мамы у него нет. Давно. Только отец. Володя лежит с закрытыми глазами. Улыбается.

Я разгружаю колено бережно, не больно.

Мама так мама. У Володи полчаса на то, чтоб в это поверить.

Я тоже улыбаюсь. Нехитрая арифметика: если поверить тому, как Володя кивнул, можно подумать, что я родила Володю лет в четырнадцать-пятнадцать.

За окном давно темно.

В палату заходит медсестра — делать вечерние уколы. Старательно не замечает меня. Чтоб не спугнуть. Чтоб все парни сегодня уснули. И крепко проспали всю ночь.

* * *

Я перехожу к Андрею. И его колену.

— Ир, — говорит он, — я после прошлого массажа уснул вечером без обезбола. А вчера хотел подстраховаться. Но не успел попросить обезбол и снова уснул. А сегодня весь день нога не болит. Не знаю, что ты делаешь. Я три месяца, с момента ранения, безостановочно на обезболе. А сегодня третий день, когда я вообще без уколов. Жду выписки. В воскресенье отдадут документы. Или в понедельник. И сразу домой. Душой уже там я. Никаких сил нет ждать. Уже всё придумал. Лифт у нас дома грузовой есть, чтоб в коляске подниматься. А по квартире я могу или в коляске ездить, или на костылях ходить. Всё. Я уже готов. Если в воскресенье, то на поезде. Если в понедельник, на самолёте. Как угодно, Ир. Но домой.

Я оглядываю палату. Осталось ещё два бойца. Делаю передышку. Пью воду из бутылки. Заходит санитарка. Раздаёт парням их вечерний заказ: шоколадки, соки. Возвращает парням их банковские карты.

Смена санитарки закончилась уже. Но она не спешит домой. Обходит всех:

— Что принести? Чай? Воду