Думские речи. Войны темных сил - Николай Евгеньевич Марков

в шутку начинаю гадать, взявши за руку того или иного и вслушиваясь в течение внутренних образов, начинаю описывать образы вслух; были случаи: люди, которым рассказывал образы, явно пугались – и виделся в них вещий сказ; некоторым я гадал; на одном из гаданий моих Н. К. Мет-нер66 увертывался: не хотел, чтобы я “провещал” о нем.

Медиумизмом охвачен был Эллис; одна теософская дама так выразилась об Эллисе: “Проходной двор для темных, где светлые все позадержаны темным проходом”; действительно Эллис ходил овеваемый тем и другим…

Пародии, импровизации, пляски свершались Эллисом с бурной заразительностью, охватывающей решительно всех: помню, раз собрались у меня Шпетт, Ю. К. Балтрушайтис67, Феофилактов, ряд других лиц; отодвинули стол, кто-то сел за рояль, а Эллис тотчас пустился в быстрейшее, заразительное верчение; не прошло и трех минут – и все завертелись в плясе: и Шпетт, и “суровый, как скалы” Ю. К. Балтрушайтис с угрюмым лицом. В этой буре веселья, распространяемой Эллисом (человеком угрюмым и фанатичным), была даже жуть; “номера” его часто гремели в московских кружках; очень скоро потом братья Астровы вывозили Эллиса по знакомым и приглашали на Эллиса; так, однажды был съезд естествоиспытателей, группу ученых с научного заседания привезли в частный дом показать им пародии Эллиса, были седые профессора, только что заседавшие где-то, но не прошло получаса, как все завертелись в дикой пляске, вертелись седые профессора…

Я описываю парадоксальное поведение Эллиса, потому что считаю: он был одержимый в то время как в “шалостях”, так и в “весовской”* полемике; правильно выражалась теософка, что он – проходной двор для темных, где светлые были задержаны темными. Темные, вырываясь из Эллиса, как угарные газы, порой отравляли меня; одержание – вот чем он заражал, одержание подымалось во мне; некоторые стихотворения “Пепла” и нападение на Блока – симптомы тогдашнего моего одержания» (Там же. Т. IV. – С. 120-124).

Андрей Белый – один из немногочисленных в этой компании сатанистов, который дерзал смело рассказывать правду о себе и о своих друзьях. За это он был подвергнут молчаливому остракизму всей зарубежной прессы, и редко-редко встретит русский читатель отзывы или ссылку на откровения этого enfant terrible68 российского сатанизма. Тем не менее свидетельство Андрея Белого никем и никогда опровергнуто не было. Жуткое впечатление производит его рассказ ‹Случай с Минцловой› (Там же. – С. 175 -180):

* «Весовская» полемика – это не бесовская полемика, как, естественно, может подумать читатель, а полемика журнала «Весы». – Н. М.

«По приезде в Москву Киселев, очень близкий в то время мне, уведомляет меня: в Москве – Минцлова, и она меня ждет; должен немедленно-де к ней отправиться я (остановилась она, как я помню, в квартире Сабашниковых, недалеко от Тверского бульвара). Свидание с Минцловой было мне тягостно; я все более не понимал ее крайне запутанного поведения: стремления образовать среди нас круг людей, изучающих духовное знание; не понимал я намеков ее, что какие-то руководители духовного знания, о которых пока она ничего больше сказать не решается, появляются-де среди нас; появление неизвестных поддерживало все время в нас атмосферу естественного ожидания, напряжения и надежд, соединенных с опаскою, не замешались ли во все это дело отцы-иезуиты, а к ним относились мы более чем от рицательно. Но, с д ру гой стороны, фа н та-стические мифы Минцловой, вплетаемые в обыденную жизнь в связи с частыми ссылками ее на оккультные братства, внушали нам страх, что имеем мы дело с больной, очень нервной, замученной женщиной; так, она уверяла нас, будто путь теософии Штейнера69 есть путь падения Штейнера как учителя в области тайного знания; и она заклинала нас не верить особенно штейнеризации Христианства; и вместе с тем все указания нам, медитация, вся эзотерика Минцловой были сколком интимных бесед ее так отвергаемого учителя Штейнера (мне впоследствии и это пришлось узнать лично); во время бесед с Киселевым, со мною, с Петровским, с Ивановым фигурировали в фантазиях Минцловой все какие-то ее сокровенные педагоги, за нею следящие; все-то изъявляли намерение появиться среди нас. Кто же мог ими быть? Тамплиеры, масоны? Нет, нет; розенкрейцеры? Право, терялись в догадках. Смущало нас то, что всегда потрясенная Минцлова несказанно чего-то боялась: не то нападения на нее сатанинских таинственных братств, собиравшихся разрушить светлую пряжу, которую переплетала она в орган светлого действия потрясенные ею сердца; но преследования менялись, являлись откуда-то наблюдающие за нею “шпики”; появлялись какие-то темные оккультические “татары”; и появлялись не одобрявшие ее деятельность мартинисты, расширившие-де влияние среди избранного петербургского общества и среди иерархов; мне помнится, как она сообщала, что будто бы имела беседу с одним из великих князей, мартинистом, что будто бы этот последний поставил вопрос, как нам быть с нашей родиной и что делать с Царем Николаем Вторым (курсив мой. – Н. М.). Эти страхи и эти таинственные происшествия с ней (то спасала она сатаниста, а то занималась духовным наследованием черных пакостей магов) в нас часто будили вопрос: кто за нею стоит? Если есть этот кто-то, то почему же общение Минцловой с кем-то переполняет всю душу ее этим ужасом, этой истерикой? Кто-то внушал опасения мне, начинал понимать, что имеем дело с больной, истощенной повторными галлюцинациями и, может быть, поддавшейся страшному чьему-то влиянию. Это все было причиной моего отдаления от Мин-цловой весной 1910 года».

«…Минцлова встретила и сообщала такое… что я стоял ошарашенный; Минцлова же скорее упала, чем села, в глубокое кресло; откинув на спинку свою одутловатую голову с желтыми, перепутанными волосами, роняя пенсне и глядя перед собою большими и выпуклыми голубыми глазами, всегда стекловидными, напоминавшими мне не раз (и не мне лишь) глаза Е. П. Блаватской (в ней было всегда это сходство): какая-то толстая, грузная, в черном своем балахоне, напоминающем не платье, а очень просторный мешок. Эллис часто шутил, говоря про нее: “Знаешь, Анна Рудольфовна ходит не в платье – в мешке”.

Я стоял ошарашенный перед новой, очередной, как казалось мне, ею увиденной сказкой, которую приняла за действительность ни на что не похожая женщина эта… Она мне сказала – скажу отвлеченно, обще: сообщила, что “миссия”, ей-де порученная (возжечь к “свету” сердца, соединив нас для “света” духовного), ею не исполнена; “миссия” ее провалилась, потому что ее неустойчивость и болезненность вместе с растущей атмосферой недоверия к ней среди нас расшатала все “светлое дело” каких-то неведомых благодетелей человечества, за нею стоящих; а между тем дала слово она (“им” дала), что возникнет среди нас братство Духа; неисполнение слова