История Великого мятежа - Эдуард Гайд лорд Кларендон

выдал королю план внезапного захвата Безинга, после чего король через гонца немедленно сообщил все полученные сведения маркизу, который тотчас же арестовал брата и прочих заговорщиков. Те во всем сознались, подробно рассказав о своих тайных сношениях и пересылках с неприятелем. Маркиз уговорил короля ограничиться удалением своего брата из гарнизона после наказания его сообщников. Счастливое и своевременное раскрытие этого заговора позволило спасти важный укрепленный пункт (который в противном случае был бы неизбежно потерян уже через несколько дней) и не могло не вызвать прилива теплых чувств к особе самого разоблачителя. Палаты же обрушились на Гренвилла с жестокими упреками, вполне естественными после подобной измены, и приговорили его к тем карам — лишение всех прав, конфискация имущества и изъятие из амнистии — коим подвергали они обыкновенно людей, причинивших им наибольший вред или вызывавшим у них бешеный гнев. Это было единственное, чем Гренвилл пытался впоследствии оправдать собственную жестокость к попадавшим в его руки неприятелям.

Из Оксфорда он сразу же отправился на запад (даже не успев получить назначения в действовавшие там войска): ему-де, уверял Гренвилл, не терпелось помочь полковнику Дигби. После ухода армии принца Морица Дигби был оставлен для блокады Плимута и действовал весьма храбро и решительно. Гренвилл привез полковнику письмо от короля, с приказанием ввести сэра Ричарда во владение поместьем жены (находившемся на занятой войсками Дигби территории): оно подлежало секвестру, поскольку супруга Гренвилла жила тогда в Лондоне и горячо поддерживала Парламент. Полковник в точности исполнил приказ, и таким образом все это поместье — главный предмет вожделений сэра Ричарда — по прошествии многих лет вновь оказалось в его руках.

Водворившись в усадьбе, которую он именовал «своей собственной», Гренвилл нанес однажды визит полковнику и обедал у него; на обратном же пути сэра Ричарда сопровождали кавалеристы, любезно предоставленные ему Дигби в качестве охраны на случай нежданной встречи с неприятелем (гарнизон Плимута часто устраивал вылазки). Возвращаясь с ними домой, он заметил, как из соседнего леса выходят четверо или пятеро незнакомых ему людей с вязанками краденых дров за плечами. Гренвилл приказал своим всадникам их поймать, и когда выяснилось, что это солдаты плимутского гарнизона, велел одному из пленников повесить остальных; желая спасти свою жизнь, тот повиновался. Столь непреодолимой была свирепая склонность сэра Ричарда к бессудным и беззаконным расправам, приобретенная им еще в Ирландии.

Вскоре после этой истории, во время одной из вылазок, предпринятых пехотой и кавалерией из Плимута, полковник Дигби (человек изумительно храбрый и вдобавок более уравновешенный и не столь подверженный внезапным вспышкам гнева, как прочие члены его семейства), решительно атаковав неприятеля, разгромил его и обратил в бегство, но сам получил в рукопашной схватке тяжелое ранение в глаз рапирой, едва не задевшей его мозг. Солдаты вынесли полковника с поля боя, но он так никогда и не оправился от последствий своего ранения. После этого несчастья командование принял сэр Ричард Гренвилл; он руководил блокадой Плимута несколько месяцев, но при приближении графа Эссекса вынужден был отойти в Корнуолл, где мы и застали его в тот момент, когда туда прибыл король.

Столь пространное отступление, посвященное одному человеку, может показаться неуместным и даже проникнутым чрезмерной враждебностью к памяти того, кто умел кое-что делать хорошо и оказал известные услуги королю; но лица, осведомленные о событиях следующего года (мы опишем их со всей точностью далее) и знающие о тех строгих мерах, к коим сэр Ричард вынудил прибегнуть принца — и на которые сам Гренвилл громко жаловался впоследствии всему свету, заставив иных благомыслящих особ поверить, будто с ним обошлись слишком жестоко и даже нанесли ему личное оскорбление — вправе считать это подробное повествование до известной степени необходимым, коль скоро мы желаем составить ясное и полное понятие о жизни, характере, нраве и склонностях подобного человека.

Король очень хотел поскорее вернуться в Оксфорд, да и не мог теперь строить иных планов, хотя ясно при этом понимал, что его взбешенные враги непременно постараются создать на его пути все мыслимые преграды и препятствия. Король знал, что Уоллер вот-вот выступит из Лондона, что Миддлтон отошел из Тивертона на соединение с ним, а Манчестер получил приказ двигаться со своей победоносной армией на запад; и если бы король надолго отсрочил выступление в поход, то ему, чтобы прорваться в Оксфорд, пришлось бы выдержать еще одну битву. Но после шести месяцев изнурительных маршей и прочих тягот службы армия его нуждалась хоть в каком-то отдыхе и восстановлении сил; пехотинцам не хватало обуви и одежды, кавалеристы находились в скверном настроении, а безденежье могло лишь усугубить их недовольство. Чтобы найти средства против этих зол, король, на следующий же день после отхода от Плимута, в сопровождении лишь собственного эскадрона гвардии и высших должностных лиц двора направился в Эксетер, приказав армии медленными переходами двигаться за ним и стать на квартиры в Тивертоне и соседних городах, куда его войска и прибыли 21 сентября.

Тут Его Величество быстро понял, до какой степени беспрестанная тяжелая служба, даже без больших боев, уменьшила и ослабила его армию. Его собственный корпус пехоты, при вступлении в Корнуолл имевший 4000 человек, заметно поредел; а пехота принца Морица, насчитывавшая целых 4500 бойцов, когда король впервые увидел ее в Киртоне, не имела теперь и половины этого числа. В отряде Гренвилла, который вызвал некогда столько шума и даже был сочтен достойным наименования «армии», с сэром Ричардом осталось теперь для блокады Плимута лишь 500 пехотинцев и 300 кавалеристов; прочие куда-то исчезли — а скорее всего, сам Гренвилл, прибегнув к обычной своей уловке, предложил своим солдатам задержаться на время в Корнуолле, а затем вновь присоединиться к нему. Многие так и поступили, ведь его войско внезапно увеличилось, с королем же на восток выступили лишь немногие из корнуолльцев. Лошади были до крайности изнурены, многие пали во время долгих маршей, что лишь усиливало недовольство всадников, и теперь, чтобы кавалерия могла вновь выступить в поход, требовалось принять обширные меры по снабжению ее всем необходимым. Благодаря деятельному усердию специальных комиссаров, назначенных в Девоншире, Его Величество уже через несколько дней имел в своем распоряжении 2000 фунтов, которые были затем розданы кавалеристам, а также 3000 суконных мундиров, вместе с большим количеством обуви и чулок, которые получили пехотинцы. Прочие нужды кавалерии и пехоты предполагалось удовлетворить сразу же по вступлении армии в Сомерсетшир: тамошние комиссары твердо обещали все подготовить в срок.

До выступления армии из Эксетера королю следовало позаботиться еще о двух столь же важных вещах