Лабинцы. Побег из красной России. Последний этап Белой борьбы Кубанского Казачьего Войска - Федор Иванович Елисеев

– Я не вернусь… Может быть, погибну в дороге, поклонись от меня Казачьей земле родной, – говорю ему урывками, чтобы никто не слышал нас. – А когда будешь на Кубани, обязательно приезжай в нашу станицу и расскажи нашим о моих последних минутах здесь.

– Хорошо, Федор Иванович, – с дрожью в голосе шепчет мне тихий по характеру меньшой брат-казак, – я все понимаю, не беспокойтесь, обязательно проеду в вашу станицу и повидаю Вашу маму… и все расскажу, – радует он меня.

Минуты идут томительно. Все переговорено. И когда вышел начальник станции, когда народ гурьбою, стадом, чисто по-русски бросился в свои товарные вагоны, я не утерпел. Схватил руку казака и в суматохе быстро поцеловал его в губы. Он растерялся, покраснел и взял руку под козырек. И когда двинулся поезд, у меня стало как-то очень легко на душе, словно я перешагнул запрещенную черту, почему весело махал рукой из вагона грустно стоявшему на платформе единственному свидетелю с Кубани моего отбытия в полную и очень опасную неизвестность…

***

В 1923 году в Финляндии неожиданно получил письмо от молодого казака, который провожал меня «в побег» из Колчедана. Вот оно: «Дорогой Федор Иванович. Власти узнали о делах Владимира Николаевича и Ивана (то есть о заговоре против красной власти полковника Богаевского и урядника Голованенко. – Ф. Е.). После Вашего отъезда, в одну из ночей, их разбудили и отправили в Екатеринбург. Их там осудили, и они там «перевернулись» (то есть были расстреляны. – Ф. Е.). Та же участь постигла всех остальных, кто прибыл с нами в Колчедан (всех офицеров и военных чиновников белых армий, мобилизованых на спортивные курсы. – Ф. Е.). Весь командный состав расформировали за то, что не досмотрели. Георгий Федорович (адъютант курсов. – Ф. Е.) сослан на пять лет в лагеря. Нас не тронули. Теперь мы демобилизованы и живем дома. Хорошо, что Вы вовремя уехали. Иначе, как старший, Вы пошли бы за Владимиром Николаевичем… Посетил вашу станицу, был у Вашей Мамы и все ей рассказал о Вас… Вас я никогда не забуду. Ваш брат-казак (далее имя и фамилия)».

Тетрадь четырнадцатая

«Студент»

Я в Екатеринбурге. С вокзала направляюсь к тому другу, который обещал мне устроить ложный документ.

– Федор Иванович, печать поставить не могу. Извините меня… я Вас понимаю, сочувствую побегу, но дать не могу, – вдруг огорашивает он меня.

– Да как же это так? – обомлев, отвечаю ему. – Вы же обещали… Я так надеялся на Вас.

– Обещал… не скрою, но потом раздумал и нашел, что не мо-гу, – решительно, с расстановкой в последнем слове, произнес он.

Офицер он был умный и выдержанный. Его словам я верил, и то, что он мне сказал, я знал – изменений в его решении быть не может. Получилась «немая сцена». Он понял мои чувства и тихо, спокойно говорит:

– Федор Иванович… ну, представьте: я даю Вам поддельный документ на бланке того учреждения, в котором служу, ставлю на него печать этого учреждения, которое доверено мне… Вы едете на вокзал, и там Вас арестовывают… ведь чекисты знают нас всех в лицо! Вы полковник Елисеев Белой армии, а в документе и другая фамилия, и Вы совсем другой человек – предъявят Вам обвинение они. Что и почему?.. Куда Вы едете?.. Кто Вам выдал этот подложный документ?.. У кого хранится печать? – зададут они Вам вопросы. Значит, точно и немедленно же доберутся до меня, ведь я храню печать учреждения!.. Что они тогда со мной сделают?!. – закончил он.

Доводы его были настолько логичны и правдивы, что я уже не мог настаивать, зная твердость его характера, а главное – риск, за который он может поплатиться головой.

– Но мы нашли другой выход, – вдруг говорит он. – Здесь я не буду, да и не могу сказать – какой именно выход «нашли».

То есть он с кем-то уже условился.

В епархиальном училище красная власть открыла Уральский государственный университет. Один из наших офицеров подружился с писарем университета – так я обозначу этот случай. И этот писарь в канцелярии, на официальном бланке, напечатал удостоверение на одного из студентов первого курса, приложил печать, а подписи сделал уже я сам.

Было учтено все. Так как я ничего не знал из курса университета, написали, что я студент первого курса; второе – указали фамилию действительного студента этого курса, на всякий случай – если меня задержат где-нибудь в дороге и будет запрос в университет о существовании такового в нем, писарь, через которого проходят входящие бумаги, ответит положительно. Кстати, имя студента было также Федор Иванович. Предусмотрено было и это, ежели в дороге встретятся знакомые и по привычке окликнут меня. В удостоверении сказано: «Предъявитель сего есть действительно студент 1-го курса Инженерно-лесного факультета Уральского Государственного Университета. Дано сие на предмет поездки в Олонецкую губернию с научно-практической целью. Отношение к военной службе: декретом Совнаркома от 13 августа 1920 г. пункт 5 об отсрочке для продолжения образования. Действительно до 15 августа 1921 года».

Самое главное сделано. Я с документом. Дальше ждать мне нечего. Надо скорее уезжать. Своим друзьям по заключению я не хотел показываться на глаза, чтобы не вызвать подозрения властей.

Уничтожил свой командировочный документ в госпиталь, и… мне стало немного страшно: я порвал нить своего происхождения и оторвался от того, кем я в действительности был. Такое перевоплощение не проходит гладко. В мозгах что-то говорит о преступлении и о том, что теперь надо быть в особенности начеку. Неправильный ответ, малейшее подозрение – и можно так запутаться, что тебя «распутают только в Чека». Несомненный конец – расстрел.

Надо ехать на вокзал, купить билет и уезжать. Но арестуют по подозрению, и об этом никто не будет знать. Прошу одного из заговорщиков проводить меня. Мы на вокзале, но, оказывается, чтобы купить билет, надо иметь разрешение из комендантского управления. Оно помещается в доме инженера Ипатьева, где была расстреляна вся Царская Семья.

Что делать?.. Это просто идти в ловушку к власти! Стремление к побегу было так велико, что иду на рискованный шаг, иду туда, где меня могут опознать – и тогда… прощай жизнь.

Как писал ранее – мы, 500 пленных офицеров, около месяца жили в харитоновском доме, который находился угол на угол с этим домом. Каждый выход в город был виден из окон комендантского управления.

Показательный случай. Полковник Евсюков, Линейной бригады,