При свете зарниц - Аяз Мирсаидович Гилязов

зато новый веник был намного толще первого. Пока же готовила его, брошенные до этого на землю ветки уже сгорели; на тех местах, куда они упали, – затлела хвоя, в нос ей ударил горький запах дыма. Эх, если бы хоть кто-нибудь прошёл сейчас по дороге! Но, тёмная и мокрая, оставалась она пустой, безлюдной. Некому встревожиться при виде огня, дыма, некому поспешить ей на помощь! Надеяться нужно только на себя.

Когда подожжёт и кинет эту, вторую связку, подумала Бибинур, собаки отбегут ещё дальше, и тогда она быстренько спустится, возьмёт в руки увесистую палку… Валялась бы только там какая-нибудь палка!.. И потом уж «поговорит» с этой бездушной сукой, которой сама давала имя – Карабай, которую сама выхаживала, спасала от голода и холода… Иль забыла та?!

Смолистые еловые ветки огонь брал быстро, жадно, и, чтобы ещё лучше разгорелось пламя, Бибинур стала потихоньку размахивать пучком, подняла его повыше… И – о, случай! – налетел в этот миг порыв ветра, рванул огненные языки, рассыпал их на множество искр, а от них занялись, начали гореть сухие иголки и мелкие веточки на самой ели. Какое-то время, ошеломлённая, она чуть ли не зачарованно глядела на резвые огоньки, как белки, скачущие по еловым лапам. В лицо, всё в запёкшейся крови, пахнуло горячим воздухом, опалило ресницы. Низ ели стремительно становился жарким костром…

Продолжая держать в руке горящий веник, она упала на землю, почувствовав, как сильной болью отозвалось плечо, будто что-то в нём треснуло. Но про боль тут же забыла, не до неё было в огне, и на четвереньках, кое-как, выползла она из-под задымлённой ели, обессиленно упала рядом. Собаки молча отступили в сторонку и скрылись в темноте.

От ели, вспучиваясь и клубясь, вместе с паром поднимался в небо белёсый дым, и уже не только сухие ветки, но и густая зелёная хвоя горели с треском…

Бибинур потёрла ладонями саднившие щёки. Внезапно что-то тяжело ударило ей в грудь, и хотя вокруг было очень светло от пылавшей факелом ели, – в глазах потемнело. Боль тут же ушла, тело сделалось лёгким, невесомым. Спёкшиеся губы расправились, тихая улыбка озарила их, и Бибинур, сама ещё не веря в это, взмыла над лесом. Долго парила, пока не очутилась в сияющем белизной ущелье, по обеим сторонам которого выстроилось бесчисленное количество дверей. Такой длинный коридор она видела в жизни всего один раз, когда, устраивая судьбу рыжего жеребца, побывала в райкоме. Да только это ущелье в сравнении с тем коридором в сто, а может, в тысячу раз длиннее, и двери его невозможно сосчитать. Все они были открыты, нет-нет да мелькали в них знакомые лица. Вот показался очень бледный, будто утомлённый работой Габдуллазян; из двери поменьше вышла Гайша. У неё в руке – детская рубашонка. Где-то немного в стороне от них мелькнули грозно ощетинившиеся усы Галикая. «Почему же он-то здесь?» – в удивлении подумала Бибинур. Ущелье – а она всё медленно летела над ним – кончилось, тут же сгустилась темнота, и Бибинур плавно упёрлась в стену, гладкую и холодную, как змеиная кожа. Где же тут двери, поискала она, но никакой двери не нашла…

Гладкая, холодная стена…

«Теперь и тот, приезжий корреспондент, и Минлегуль увидят, что нижняя рубашка у меня вся в заплатках!» – подумала она с болью.

Совсем близко принялись выть собаки.

Но этого Бибинур уже не слышала…

И при умытом дождём небе, в сиянии солнца народилось новое утро, ясное, чистое, – счастливое субботнее утро, какое бывает накануне Сабантуя только в деревне Аксыргак.

Весенние караваны

Сегодня первый раз этой осенью мы никуда не едем, ужинать буду дома, не торопясь. Как давно я мечтаю о горячей картошке с катыком[29]! На неделю вперёд наемся. И спать буду не на жёсткой телеге под открытым небом, не в чужой избе!

Свободный день. Я позабыл за эти месяцы, что такие бывают.

Свободный-то свободный, да мне некогда даже за ухом почесать – нужно успеть утеплить на зиму дом.

Сперва искал доски. Облазил всё наше небогатое хозяйство, а нашёл не поймёшь что – длинные и короткие горбыли, толстые и тонкие сучковатые доски, рейки да ещё всякое гнильё. Пришлось подгонять. А теперь обшиваю ими дом. Работа, конечно, несложная: отступи от стены на полметра, спрячь дом в низенькую дощатую коробку и заполни пустоту опилками, – а возни много.

Хорошо ещё, что Дамир пришёл.

Правда, он сегодня странный какой-то. Ворчит всё: топор не наточен, и пила тупая, и доски гнилые, и копаюсь я. Чего это с ним? Не с той ноги встал?

Я тоже, честно говоря, спешу, но в таком деле спешить нельзя – без завалинки зимой дров не напасёшься, с полу выстывает дом. Вот я и не слушаю его ворчание – всё-таки с Дамиром веселее, и работа быстрее движется.

Закончу и махну к Адиле в Сарсаз. Полтора года не видел. С тех пор, как её сестра умерла, и досталось Адиле нянчить четырёх детей.

Сегодня мне везёт: Дамир пришёл, дождя первый день нет – целый месяц лил. Но больше всего подвезло с опилками. С весны горы их валялись у конюшни. Любоваться я ими любовался, а во двор к себе перенести было некогда.

Наконец всё. Быстро мы управились. Садимся на готовую завалинку.

Аул наш потонул в вечернем сумраке. Осень… что поделаешь? Днём было тепло, и вдруг со стороны кладбищенской горы подул резкий холодный ветер: срывает солому с крыш, метёт опилки, стружки, сечёт лицо.

Разгорячённые работой, мы сперва не почувствовали усталости и холода, а теперь не можем сдвинуться с места.

– Смотри! – угрюмо говорит Дамир. – Кончай веселиться, будут у нас сегодня дела.

Прямо к нам от правления идёт Сабираттэй. Ветер треплет концы её неизменного, в красную с жёлтым клетку, платка.

Вот и увидел Адилю!

Сабираттэй как-то необычно громко здоровается. Обходит дом кругом, трогает колья, поглаживает доски.

– В сундуке теперь ваш дом, Ибрагим. – Иссиня-чёрные глаза её, окружённые мелкими морщинками, на нас смотрят ласково. – Мороз вам не страшен. Вот мама будет рада. Молодцы вы, ребятки, настоящие молодцы.

А ведь и впрямь ни у кого во всём Нижнем конце нет такой добротной завалинки! Наверняка не один год простоит.

– Молодцы! И когда успели стать мастерами?

Разговоры разговорами, а зачем всё-таки она заявилась к нам на ночь глядя? Уж точно не зря. И так восторженно хвалит нас недаром, обычно скуповатая она на похвалы!

Две сестрёнки и маленький мой братишка с грохотом