При свете зарниц - Аяз Мирсаидович Гилязов

Только теперь вижу, что арба сильно накренена, а из лопнувшего полога на землю, в грязь, льётся светлым потоком овёс.

– Ты-то уж молчи, – прикрикнула на Фатиха Сабираттэй. – Ну что за оса тебя укусила? Куда помчался в такую темень?

– Как это можно ни о ком не думать?

– Овёс рассыпал! – резко зазвенели в тишине голоса девушек и Ханифы-апа.

– Он виноват, он! – вдруг зло крикнул Дамир, ткнув в мою сторону кнутом.

Я так и охнул.

– Я? Почему это я? Совсем с ума сошёл! – Я кинулся на него с кулаками.

Но между нами встала Сабираттэй.

– Мне кажется, не он виноват, – тихо, словно ничего уж такого особенного и не случилось, заговорила она. – Совсем не он виноват. Просто вы оба взрослые теперь, джигиты – вот в чём дело, вот что я вам скажу! Виновата ваша молодость…

– Он, он виноват! – кричал Дамир, видно, не слушая Сабираттэй. – Если бы меня послушались, давно были бы в Кабаново!

Я не понимал Сабираттэй: что знает она такое, чего я не знаю?

Горстями, по зёрнышку, общими усилиями, ощупью собрали овёс, кое-как зашили полог. А с арбой долго мучились – левые колёса её попали в глубокую яму. С большим трудом приподняли арбу и под эти колёса накидали веток. К счастью, колёса оказались целы.

Медленно двинулся наш обоз дальше. Теперь никто не дёргает лошадей, они идут своим привычным ходом. Удивил меня Дамир, а Сабираттэй ещё больше. Любит она у нас порядок и осторожность, а тут провозились с полчаса наверное, килограмма три зерна потеряли, а она хоть бы одно крепкое слово сказала!

– Ты узнал, кто пел? – вдруг возле меня оказался Дамир.

Вопрос его разозлил меня, мне хотелось, чтобы эта неожиданная песня, эта тайна принадлежала мне одному, а потому я ответил сердито:

– Ходит там какая-то, делать ей нечего!

– Адиля это, – тихо так говорит он. – С нашего конца аула.

Я вздрогнул и стал кашлять, громче, громче. Ведь было же у меня ощущение, чувствовал я: только Адиля может так петь, не случайно же я совсем голову потерял, недаром же мне целый день мерещится её лицо. Погоди, а откуда она взялась здесь? Она же в Сарсазе, нянчит детей, вот уже два лета и целую зиму?!

Да врёт Дамир, не она это. У неё на руках четверо детей, а она будет ходить по бережку и песни распевать. Какие уж тут песни! Небось она больше танцует вокруг них, чем поёт. А может, и вправду вернулась? Я откинул воротник, распахнул тулуп. Это только в одном случае возможно – если зять женился.

Говорят, он совсем спился после смерти жены. Да я так не думаю, он вроде мужик с головой. С войны вернулся в начале сорок второго, одним из первых. Мы с Дамиром как раз из Челнов ехали – впервые одни, без взрослых, везли продукты, заодно и его подбросили до развилки. Мы очень обрадовались, что встретили живого фронтовика. Правая рука была у него подвязана и, видно, не двигалась, он показался нам героем! «Ну вот я и дома, ребятки! Спасибо!» Долго стоял он и глядел на поля, домишки, гребень леса. Помню я и то, как он, прежде чем уехать с женой к себе в Сарсаз, гостевал в нашем ауле – ходил из дома в дом. Когда-то, до войны, он был знаменитым гармонистом, славился на всю округу, а теперь, лишённый возможности играть, к месту и не к месту свистел. Ни до, ни после такого свиста я не слыхивал! Симпатичный мужик. Да нет, не мог такой запить, не мог потому, что уж очень сильно он детей любит. Часто говаривал он: «Пусть побольше народу увидит белый свет!» И каждый год они с женой находили по ребёнку то в капустной грядке, то в колодце… А приедут всей семьёй к нам в аул, он скорее на улицу! Маленький на руке, ещё трое у ног… идёт, со всеми здоровается, улыбается гордо и каждому обязательно говорит: «Вот ради кого смерть на войне принимаем». Нет, такой не запьёт! Если бы не дети, была бы Адиля здесь, дома!

Адиля, Адиля!

Любила она, опираясь о парты руками, качаться! В жёлтом бешмете без талии, с холщовой сумкой, в забавных красно-белых рукавицах, она выделялась из всех девчонок. Я всё помню! Помню, как она потеряла одну рукавичку и очень расстроилась. Я весь снег на сто метров вокруг перерыл – нашёл! Как же она посмотрела на меня тогда! А ещё… я любил дёргать её за косы!

После того, как срок траура прошёл, ходили слухи, что зять собирается жениться на Адиле. А вдруг она решилась за него пойти? Может, потому и приехала? Захотела попрощаться с родными местами?!

– Дамир! – чужим голосом закричал я.

Он не ответил.

В прошлую зиму упорно говорили, что они уже поженились. Я испугался, пристал к Дамиру: ведь не пойдёт же она за человека с четырьмя детьми? А он возьми и брякни: «Почему не пойдёт? Да теперь самый никудышный самую раскрасавицу отхватит! Вот Шириязданов сын, не знаешь? Долговязый, как журавлёнок, вечно с носу капает, а четырежды успел жениться и столько же развестись. Девчонки и сейчас охотно пойдут за него, любая! А что им делать? В войну ещё чего-то ждали, а нынче чего им ждать? Кого? А тут мужик хороший, и дети не чужие – своя кровь!» Убил меня тогда Дамир этими словами. Ночью тайком вывел я коня и помчался в Сарсаз. По плохой дороге отмахал семнадцать километров за каких-нибудь два часа! Аул спал, лишь кое-где беспокойно взлаивали и побрехивали собаки. У старого тополя, напротив дома зятя Адили, простоял я ещё часа два. Тишина. И уехал бы я не солоно хлебавши, если бы на моё счастье не заплакал в доме ребёнок. Отчаянно так заплакал, навзрыд. За ним другой, третий. Загорелась лампа, метнулась белая тень. Туда-сюда ходит эта тень, и вдруг слышу: «Не вставайте, зять, я сама справлюсь». Зять, зять! Радостно запрыгало, заплясало моё сердце. Врут злые языки, не пошла она за него! Как же я орал всю дорогу! Все песни, что знал, перепел. И Длинногривый делил мою радость со мной: шёл медленно, пощипывая колосья ржи – давал мне в себя прийти. Крутился тогда сладкий ветерок, пели коростели.

А в пятом классе она так исполняла «Баит про Мирсаита», что у всех женщин аула лились слёзы. Знаю же я, она человек тонкой души.