При свете зарниц - Аяз Мирсаидович Гилязов

да и Сабираттэй ей сказала горькую правду: даже те, последние, наспех сложенные возле тока скирды уже растаяли подобно весенним снежным сугробам. Всё, что можно было вывезти, вывезли… А впереди тяжёлая длинная зима.

Хотел было наш председатель оставить тайком на «фураж и острые нужды» немного сорного овса и чуточку пшеницы – подкормить людей в дни сенокоса, да кто-то прыткий (уж не Фатих ли Гимаев?) в район написал. Тут же прибыло предписание: немедленно вывезти остатки, а председателя нашего здорово взгрели.

С тяжёлыми думами, молча возвращались мы в аул.

Я отвёл Длинногривого в конюшню и заспешил к Адиле, но она, оказывается, приезжала лишь на один день. Уже в тот вечер, когда я тащился в Челны, она обошла аул, побывала на могилке сестры и уехала в Сарсаз.

Домой я едва брёл. «Устроится жизнь, – успокаивал я себя, – войдёт в колею, съезжу в Сарсаз, увижу её наконец. Какая она, интересно, стала теперь?»

Но жизнь не устроилась, наоборот, зажала меня так, что я и вздохнуть не мог. Хлеб кончился, а делам конца не было. Шла ранняя бесснежная зима. Ноябрь ещё, а заморозило землю, как в январе. Из состарившихся полуразвалившихся домов мигом выдувало всё тепло. Люди мечтали хоть немного согреться. Мучились без дров школа, сельсовет, правление, клуб, дом скотников. А тут ещё родственники, старушки, вдовы – все, оставшиеся без кормильцев, молят, просят, плачут, стыдят, проклинают. После целого дня работы едешь ночью в лес. Едешь тайком от председателя, туда, где можно замести следы, – в то самое злополучное Кабаново, в самый что ни на есть дремучий лес. Зуб на зуб не попадает, и топор тяжёл, и лешие глядят из-за каждого дерева… Что можем, рубим, а то просто-напросто воруем сухие берёзовые дрова, заготовленные для Петровского винного завода. И совесть не мучит – у них техника есть, у них – сила!

А потом бредёшь с дровами домой. Это тебе не овёс везти. Рядом с хлебом лошадям нет-нет да перепадёт. За короткое лето не успели откормиться и окрепнуть, а теперь и вовсе надрываются, тащат на себе двойную работу: днём – колхозную, ночью – дрова вот возят. Шаг сделают и – стоят, отдыхают.

А что к весне будет – подумать страшно.

Я лишь об одном мечтаю – выспаться. Хоть бы один свободный вечер!

Мы с Дамиром опять неразлучны. Об Адиле не говорим, вспоминаем все счастливые наши денёчки: как ставили капканы на хорьков, которые воровали кур, да как ловили силками синиц, да как мчались наперегонки в ночное… – мало ли у нас было тогда радостей да развлечений? А за разговорами вроде и путь короче, и холод поменьше, и голод не так мучит…

Сегодня наконец свободный вечер. Сейчас переделаю домашние дела и завалюсь спать – за все ночки отосплюсь. Отправился я за супонью в клеть, и вдруг мне на глаза попались учебники за седьмой класс: «Алгебра» Киселёва и «Родной язык». Когда же я их в руках держал? Вот были счастливые денёчки! Ухватил я книжки и – домой.

Стенные наши часы с заржавленным циферблатом, на которых вместо гири висит небольшой замок, показывают восемь часов. За окном кромешная тьма, тишина и холод. Дети уже спят, мать отправилась к соседке за маслом. В комнате – вкусный запах: варится пшённая каша.

Ну-ка, что помню? Улёгся на кровать, вытянул ноги. Извлечение корней? Интересно. А зачем нужно извлекать корни? Из чего их извлекать? Ничего не помню. Уравнения? Иксы, игреки… начисто всё позабыл.

«Родный язык» наверняка понятнее. Сложные предложения. Оказывается, видишь, простые есть, а есть и сложные… Глаголы…

Голова разболелась, хочется спать. Столько лет в ней один ветер, как в пустых амбарах… где уж тут помнить глаголы. Живём же без всяких уравнений и глаголов, обходимся же! Придёт срок, приспичит, всё выучу. Вот наладится жизнь. А пока и без них несладко.

Хлопнула дверь.

– Мама! – приподнялся я. – Ты?

– Ай-яй, какой у вас вкусный запах. Неужто гусиное мясо?

Это же Бэдэр-джинги[31] из правления, ёкнуло сердце. Неужели опять куда-нибудь придётся ехать?

– Что же вы такое готовите, а? – Бэдэр с шумом нюхала воздух.

Я еле встал. Ноги гудят, голова кружится.

– Садись, садись, Бэдэр-джинги, – не очень радушно говорю я. – Гостем будешь. Каши с молоком отведаешь.

– Да разве есть у меня время рассиживаться? – жеманится Бэдэр, а сама стряхивает снег с лаптей, хихикает. – Днём бегаешь, ночью бегаешь. Словно готовишься для скачек Сабантуя. – Всё-таки она садится, довольная своей шуткой.

– Что ещё случилось? – спрашиваю я, предчувствуя недоброе. Ставлю перед ней миску с кашей, сажусь.

Она сперва медлит, а потом жадно ест.

– Что может случиться? – говорит Бэдэр-джинги с полным ртом. – Вызывают тебя. Давай скорее. – До зёрнышка она выскребает миску, облизывает ложку, устало вздыхает.

Еле переставляя ноги, иду в правление.

Там всё то же. За голым столом, на котором лишь телефон, сидит наш председатель Хакимзян-абзый. Хотя и прошло уже два года после войны, он не снимает орденов и медалей, любит повторять: «Нельзя забывать войну, никак нельзя». Лицо у него уставшее, с набрякшими веками, пепельной кожей, бесцветными губами. Когда только он спит? И днём и ночью у всех на виду, в каждом деле помощник. За другим столом в левом углу, под настольной лампой уткнулся в толстую книгу счетовод. А он, интересно, что здесь делает до этих пор? Терпеливо жду, когда Хакимзян-абзый меня заметит. Наконец он смотрит на меня внимательно, без улыбки, словно никак не узнает.

– Ну, ускянем[32], как самочувствие?

Я растерянно оглянулся, может, он с кем другим разговаривает, с тем, кто за моей спиной? Нет никого. Что-то не помню, чтобы моим самочувствием когда-либо интересовались. С чего бы это? Я даже вспотел от растерянности, не зная, как ответить.

– Давай-ка сразу к делу, ускянем. – Оказывается, моего ответа вовсе и не ждут! – А дело у нас с тобой вот какое, не у нас, конечно, для тебя тут нашлось одно дело, почётное дело.

Ишь ведь, самочувствие моё, оказывается, для затравки понадобилось! Сейчас ушлёт в даль дальнюю.

– Скажу ли я, что дуб с желудями вдруг рухнул, или сообщу тебе, что твоя собственная курица снесла золотые яйца – всё равно. Ты и сам сообразишь, какое дело я хочу предложить тебе. Ты парень сметливый, имеешь полные семь классов образования или, по-учёному сказать, закончил неполную среднюю школу. А нам тут приходится руководить с четырьмя классами и, как видишь, на улицу нас пока не выгоняют. К тому же вот ещё что: жизнь-то