При свете зарниц - Аяз Мирсаидович Гилязов

– Куда ехать-то? – не выдержал я его мудрёной речи.

Хакимзян-абзый быстро-быстро заморгал, стал почёсывать острый, плохо выбритый подбородок.

– Не торопись, ускянем, о чём я тут говорил? А-а, так вот, ты и сам небось газеты просматриваешь, а тут и из Казани пишут, и из Москвы товарищ Сталин указывает нам путь, даёт самые нужные советы, словом, с сегодняшнего дня, ускянем, наше сельское хозяйство так расцветёт, что мы только диву дадимся. Так вот что я хотел тебе сказать. Да. Из МТС пришла бумага, с двумя печатями, подписана она и районным начальством тоже. Открываются курсы трактористов, а от меня требуют трёх человек.

Мне почему-то захотелось засмеяться.

– Быть того не может, Хакимзян-абзый. Какие же могут быть курсы, когда тракторов нет? И работы нет даже для наших трактористов.

Председатель закашлялся и кашлял долго. Ещё больше набрякли у него веки, ещё бледнее стали губы и щёки.

– Ты, ускянем, такие вещи не говори, сам знаешь… – сказал он наконец. – Когда прибудут трактора, будет поздно. Думать надо загодя. Это лишь утка может сидеть и крякать, пока вода под неё не подберётся, да… А мы с тобой должны жить, ни на минуту не упуская важности момента, вот ведь как. Значит, давай-ка, ускянем, мы вот что сделаем. Сложением ты подходящ, сила в тебе большая, а для тракторов как раз новые люди нужны.

– А куда же старым деваться? Разве они разучились управлять трактором? – перебил я Хакимзяна-абзый.

– Ты кого имеешь в виду? Не Сабиру ли? – Он тяжело вздохнул. – Постарела Сабира, поизносилась. В общем, об этом нечего говорить. Ты, сказать к примеру, человек молодой, тебе и надо учиться! За три месяца получишь полное образование. Чуточку от колхоза помощи дадим, и МТС без внимания тебя не оставит, у них большие богатства. Так что собирайся, на три месяца отправишься в Челны.

И куда только делась моя усталость?! Да я об этом мечтать даже не мог. Тракторист – это ведь профессия!

– Только смотри мне, не стань там посмешищем, с кем попало, а особенно с порчеными женщинами не водись. Люди из Верхнего аула – не такие, чтобы где-нибудь подкачать. И на войне они себя показали.

Снова долго и с удовольствием он почесал свой подбородок, и снова от движения его руки позвякивали медали. Даже счетовод оторвался от своей книги, приподнял фитиль настольной лампы и уставился на меня с любопытством.

Боясь выдать свою радость, я коротко выразил согласие и, опустив голову, вышел. На улице же я чуть не заорал во всю глотку. Тракторист! Это тебе не конюх. Это настоящая профессия.

Первым трактористом в нашем ауле был Борис Будрин. У нас нет ни одного человека без прозвища, а у Бориса прозвищем стала его специальность. Мальчишки ходили за ним по пятам и, как частушку, повторяли: «Будрин Борис – тракторист!»

Сабираттэй тоже была трактористкой. Начинала она с плугарей, а потом отличилась и поехала в Казань – на конференцию механизаторов, оттуда сразу в Москву. Снималась рядом с Калининым, медаль ей дали. Да недолго побыла она трактористкой. Началась война, сломала всю её жизнь. Муж сгорел в танке под Орлом, и она свалилась: четверо суток пролежала без сознания, потом месяц лечилась в челнинской больнице, да не очень, видно, вылечилась – и сейчас всё держится за сердце. А скоро и тракторов не стало.

И тут я спустился на землю. Размечтался, приравнял себя к Борису и Сабираттэй, трактористом себя возомнил, представил, как поеду по центральной улице и все будут смотреть на меня. А тракторов-то у нас нет, и взять их пока неоткуда. Что же это за тракторист без трактора? Может быть, Хакимзян-абзый просто посмеялся надо мной? Да нет же, не похоже. Обязательно придут трактора, без них не вспахать наших заросших полынью и осотом полей, без них не обойтись!

Ветер с острым первым снегом сёк лицо, и неожиданно я вспомнил про Дамира: как же я буду без него?

Через несколько минут я стучал в его дом. Дамир чинил упряжь.

– Знаешь, кто я теперь? – я едва удерживался, чтобы не говорить громко, кружился по комнате и в подробностях пересказывал слова председателя. Вдруг я увидел лицо Дамира: брови поднялись, рот открыт, в глазах – обида. Я замолчал, потому что вспомнил, что в детстве Дамир часто говорил, что хочет стать шофёром, что больше всего на свете он любит машины, а запах бензина ему кажется запахом дорогих духов! – Айда со мной, Дамир! – сказал я решительно. – Ведь Хакимзян-абзый говорил, вроде нужно трёх ребят, вот увидишь, он тебя отпустит. Я сейчас к нему пойду, – я двинулся к двери, уверенный, что трактористами мы станем, оба.

– Стой! Чего ты так расшумелся? Не возьмут меня ни в трактористы, ни в шофёры. Я дальтоник.

– Что-о?

– Даль-то-ник, – повторил он по слогам. – Я цветов не различаю. Я тогда нарочно сказал, что глухой, не хотел, чтоб смеялись. Меня поэтому и на фронт не взяли.

– Что-о? – Я никак не мог уразуметь, что такое он говорит.

– Мне глазник так и сказал: «И в армию не пойдёшь, и на машину не сядешь!» Да ты чего это? Ты не растраивайся.

Он меня ещё и утешает!

…Из МТС стали торопить меня. За неделю я едва управился с колхозными домашними делами, сбрую снёс Дамиру, попрощался со своим Длинногривым, привязал оборками лаптей к дощатому чемодану думку в холщовой наволочке и отправился в Челны.

Сколько раз я шёл, ехал, бежал по этой дороге! Мужчин провожал на войну, женщин с детьми – в Пермь и Ярославль за счастьем и сытостью… А теперь сам отправляюсь в путь за своей профессией. Видно, жизнь постепенно переходит в наши руки…

Когда проехали Имэново, мне почему-то стало очень тоскливо. Нет, то была не грусть расставания с матерью – до Челнов от нас недалеко, если соскучишься, можно и пешком дойти, нет, сердце моё было охвачено доселе не испытанной незнакомой грустью, незнакомой тоской, о существовании которой я до этого даже не подозревал. Этой же грустью были овеяны и давно уже покосившиеся, готовые развалиться плетни и домишки Имэново, а в ушах песней жаворонка звенит чарующий злое:

Золотом бы я текла…

Аля-ля-ляу!

Падала бы каплями серебра…

Аля-ля-ляу.

Сегодня очень холодно, такой неприятный день! И ветра нет, а до костей пронизывает, в лицо летят белые мухи, в обледеневшие глыбы превратились комья земли.