Раннее христианство. Том I - Адольф Гарнак

зависти, убийства, распрей, обмана, злонравия, злоречивы, клеветники, богоненавистники, обидчики, самохвалы, горды, изобретательны на зло, непослушны родителям, безрассудны, вероломны, нелюбовны, непримиримы, немилостивы. Они знают праведный суд Божий, что делающие такие дела достойны смерти; однако не только их делают, но и делающих одобряют». Пусть это постепенное падение, где религиозное сознание связывается с нравственным, является историко-философской конструкцией — сколько, однако, в этом правды! Пусть краски этой картины нравов сознательно сгущены: кистью Павла водил не презирающий людей пессимизм, но моральное негодование человека, который отдал свое сердце задаче — вырвать язычество из этого болота греха и порока. Он действительно видел то, что описывает здесь: Коринф, особенно, давал ему широкое поле для наблюдений. И то, что мы знаем из древних источников, указывает нам, что картина эта верна, хотя и одностороння. Человечество действительно утеряло здоровый нравственный критерий: грехи не только творились, но их одобряли и прославляли. Нравственное чувство бьшо утеряно, и даже философия унизилась до того, что покрывала дурные дела еще более дурной теорией. Пусть отдельные проповедники нравов стремятся к лучшему, пусть в высших кругах общества изысканный тон покрывает многое, а в деревнях и отдаленных мелких городах сохранялась еще отчасти старая нравственность — все-таки даже в пастушеских идиллиях Лонга проявляется неразлучная с тогдашней цивилизацией порча нравов — по отношению к среде, в которой Павел действовал, из которой вербовал он свои общины, он безусловно прав. То, что мы наблюдали в этих юных христианских общинах, подтверждает сказанное по отношению и к внехристианскому миру, так как все это последствия старой привычки.

Впрочем, общины действительно сияли, как светила в этом мире, Фил. 2, 15, как бы мало апостол и мы ни заботились о том, чтобы идеализировать их. Давно прошло время, когда думали, что нужно удалять всякое пятно, всякую тень из идеальной картины христианства в апостольских общинах. Историческая истина проникла и сюда. Мы видим теперь, что и при мощном веянии Духа Божия в те дни все совершалось вполне по-человечески; что закон роста, значение которого Господь признал и для Царства Божия, сказался и здесь: неготовые христианские общины с совершенным сознанием и испытанностью во всех вопросах достались апостолу в его миссионерской проповеди; он должен был воспитывать христианские общины из кучки людей, увлеченных Евангелием, воспитывать путем полной напряжения работы над частностями, как и над общим.

Везде в этих общинах Павла мы встречаем юношескую недозрелость, в наименьшей степени там, где мы наблюдаем общину после долгого развития — в «Послании к Филиппийцам». Чувственность коринфян, чрезмерный спиритуализм фессалоникийцев, быстрое подпадение всякому новому учению, которое мы наблюдаем как в Коринфе, так и в Галатии и Фригии, — все это лишь признаки незрелости. И общины сознают, правда, не без колебаний, свою несамостоятельность: цепляются за авторитеты, будь это Павел, Аполлос или иудаистические агитаторы.

То, что мы наблюдаем, является не столько слабостью, сколько незрелостью, — незрелостью, с которой связывается бьющая чрез край сила, как признак юности. Все смелое упорство коринфян в вопросе о свободе, их разделение на партии и подобные явления в других общинах служат выражениями этой необузданной, отчасти плохо направляемой силы. Но она сказывается и в хорошем: в готовности жертвовать, в единодушии, особенно македонцев, в преданности вере, в готовности к страданию.

Выражением силы является, наконец, и та нравственная строгость, которую, как мы видели, порой считали слабостью: боязнь жертвы идолам, страх перед всяким вкушением мяса и вина, страх даже перед браком. Во всем видна сила воздержания, и все же это, действительно, слабость. Это в такой же мере остаток античного способа мышления, как и следы излишества в различных областях чувственной жизни. Чувственность побуждается не отказом от чувственности, но излечением духа.

В конце концов мы можем сказать: удивительно, что христианство сделало сравнительно в короткий срок из этих языческих груд пестрого состава — перед нами серьезные люди, со страхом и трепетом спасающие свои души, святые, которые сознают нравственную задачу своего посвящения Богу. Если суждение и было еще нередко совершенно незрелым, добрая воля и сила были велики. И, кроме того, общинам помогали воспитывавшие и направлявшие их апостол и его помощники. Мы видим везде лишь отрывки из целой картины развития христианства, но мы не можем не признать, что оно сильно двигалось вперед.

ГЛАВА II

ИУДЕЙСКИЕ ХРИСТИАНЕ

Обращаясь теперь к иудейско-христианским общинам Палестины, мы вступаем на совершенно иную почву. Конечно, и евреям были свойственны общие всем людям страсти и влечения. Мы встречаем в Евангелии публичную женщину и прелюбодейку; Господь изображает в Своих притчах богатого скупца и необузданного расточителя, неверного домоправителя и лукавого раба, вора и несправедливого судью. Так называемые Завещания двенадцати патриархов бичуют дух разврата, алчности, раздоров, тщеславия, высокомерия, лжи и обмана в народе двенадцати колен. Даже о священнослужителях говорится самое худшее, Лев. 17. Павел, вполне признавая в своих соотечественниках их ревность по праведности, Римл. 10, 2 сл., упрекает их в нарушении всех заповедей, в особенности шестой и седьмой, Римл. 2, 21 сл. Израиль, искавший закона праведности, не достиг закона, Римл. 9, 31. Таким образом, мы не видим здесь отличий: все люди одинаково грешны, Римл. 3, 9; 22. Общие условия нравственности у Израиля были одинаковы с условиями соседних народов.

Однако важное различие заключалось в том, что израильский народ с давних пор уже находился под нравственно возвышающим влиянием своего божеского закона. Он был гарантирован от опасности раствориться в чувственности. Дни Антиоха Епифана — те дни, когда язычество, с его явными грехами и пороками, казалось, проникло и в Иерусалим, — прошли безвозвратно, с тех пор как Маккавеи вновь отвоевали закону безусловное значение. Книжники все настойчивее старались оградить народ стеной закона. Идеалом был фарисей, устраняющийся от всякой языческой или хотя бы полуязыческой нечистоты. Но достаточно этого имени, чтобы тотчас вызвать перед нами представление об иного рода опасности, связанной с указанным нравственным идеалом. Мы достаточно знаем фарисея из Евангелия как тип высокомерия, черствости, неискренности и ханжества. И не только против фарисейства восстает Господь, но против всего характера тогдашнего благочестия, поощряемого книжниками, против их формализма, почти заглушающего нравственное сознание, против казуистики, которая, в избытке мелочного педантизма, пренебрегает основной заповедью любви, против лицемерного искусства, с которым обходят закон при соблюдении всех его предписаний.

Само собой разумеется, в Израиле наряду с указанным были и другие течения. Нас мало интересуют известные нам, под именем саддукеев, знатные люди, преданные светским суетам, и политики, которые под предлогом отрицательного отношения к консервативному