Шотландия в Новое время. В поисках идентичностей - Виктор Юрьевич Апрыщенко

В Регистре есть также вставка о трех сыновьях Патрика Макколея…, в то время как упомянутый Патрик Макколей никогда не имел никаких сыновей, за исключением единственного Томаса». Священник объяснял эти неточности тем фактом, что в течение нескольких лет записи не велись вообще, и когда в 1747 г. его пригласили предстать перед сессией, чтобы ответить за свою работу, он был слишком пьян и оказался не в стоянии дать объяснения[842]. И все это бесспорно создает сложности в попытках собрать исчерпывающие и точные сведения о демографии XVIII в[843].

Смерть, отмеченная либо нет в церковных или городских регистрах, не была абстракцией для человека Нового времени, скорее, наоборот, являлась частью повседневной жизни. В границах нации, состоящей из маленьких сельских сообществ и многочисленных мелких самоуправляемых городов, каждая смерть была чем-то вроде арендной платы, взимаемой в пользу социума, чьи жизненные ресурсы были чрезвычайно ограниченными. Среди тысяч смертей было много тех, что отмечены в исторических источниках, поскольку они так или иначе затрагивали положение многих: Мария Стюарт, умершая в Фазэингей, Флетчер Салтон, скончавшийся в Лондоне, Дэвид Юм, окончивший свой земной путь в Эдинбурге, и, возможно, последняя значимая смерть раннесовременного периода Шотландии, кончина Вальтера Скотта в Абботсфорте. Однако простые люди также умирали, и чаще, чем их более знатные современники, делали это не в своей постели. Это были сторонники ковенанта, якобиты и служащие, отправлявшиеся в Новый Свет, а также многочисленные крестьяне, оканчивавшие свой земной путь в своих хижинах.

Двадцать шестого января 1681 г. Изобель Элисон и Мэрион Харви были повешены в Эдинбурге за свою приверженность Священной лиге и ковенанту, вслед за проповедниками Ричардом Камероном и Дональдом Карджиллом. Обеим женщинам было около двадцати, вероятно, они были служанками, возможно грамотными, и, стоя на эшафоте, они пели псалмы, провозглашали отрывки Библии и страстно и громко молились, дабы заглушить слова назначенного викария, который провозглашал молитву за их души и души еще пятерых женщин, которых должны были повесить за детоубийство. Они считали себя мучениками, так же, как и их друзья, пришедшие проститься с ними до того, как приговоренные взошли на эшафот в эдинбургском Гроссмаркете. Их смерть была общественным действием. Обе накануне казни оставили письменные предсмертные признания, возможно, подготовленные кем-то из чиновников и предназначенные для распространения по стране. Мэрион Харви писала: «Мои друзья во Христе, на закате своей жизни, которая должна оставить меня в среду 26 января, я хочу довести до мира, почему лишаюсь жизни, и хочу заметить, что умираю не как глупец, злодейка или назойливый человек, каких немало в роду человеческом. Нет, моя смерть придет ради сохранения истин Иисуса Христа, и ради признания его владыкой Сиона и главой его церкви; а также ради доказательства безбожных людских законов, попирающих божьи установления посредством узурпирования королевской прерогативы, против которой робко я свидетельствую».

Независимо от того, писала ли это сама приговоренная или девочка-служанка, очевидно, что нельзя недооценить религиозный голос в раннесовременной Шотландии, особенно, когда речь идет о вопросах смерти, тем более смерти насильственной, по приговору властей. По сравнению с монархами, вельможами и известными интеллектуалами, Элисон и Харви были простыми женщинами, но обычные люди, толпа, присутствующая при казни, превращали их смерть некое подобие зрелища, демонстрируя, что и королевы, и сельские жители имели общие представления о том, что такое «добрая» смерть[844].

Почти сто лет спустя Дэвид Юм умирал у себя в поместье на своем ложе, окруженный домашним покоем. Тем не менее, в частых письмах, обычно застенчивых и тщательно выверенных, Юм превращает свое смертное ложе в публичную сцену. В письме Адаму Смиту за два дня до кончины он спокойно жаловался на утомившую его болезнь и желал скорейшего окончания мучений: «Я должен использовать руку моего племянника для того, чтобы обращаться к Вам в письме, поскольку сегодня я не поднимаюсь… Моя жизнь очень быстро клонится к закату, прошлой ночью у меня была лихорадка, которая, как я надеялся, могла бы поскорее довершить мою утомительную болезнь, но к несчастью она прошла. Я не в состоянии следовать Вашему распорядку дня, если вы навестите меня здесь, поскольку видеть Вас я могу лишь непродолжительное время каждый день. Доктор Блэк более достоверно может информировать Вас о моем состоянии. Прощайте»[845].

Три дня спустя доктор Джозеф Блэк, известный химик и медик, написал что: «Вчера около четырех часов дня господин Юм отошел… До конца он оставался в чувствах и разуме, не выражая боли или сожаления и не выказывая нетерпения, но, имея возможность разговаривать с людьми, он всегда делал это с привязанностью и нежностью… Когда он стал очень слабым, говорить ему стоило больших усилий, а умер он в таком счастливом самообладании, что никто ранее не демонстрировал таких чувств».

Смерть Юма внешне была гораздо более частным явлением, чем казнь Харви и Элисон, поскольку философ умер в окружении лишь близких ему людей, в отличие от последних, чья смерть произошла на глазах сотен. Но смерть, даже в собственной постели, редко была просто частным явлением, поскольку в 1776 г. большинство шотландцев ютилось в жилищах, открытых взорам соседей, принимавшх активное участие в жизни друг друга[846].

Исходя из того, что смерть была редко частным делом в раннесовременном мире, и люди часто умирали в кругу родственников, друзей и врагов, не только религия являлась предметом их предсмертной заботы. Что бы не говорили Мэрион Харви или Дэвид Юм и перед смертью, но о собственности они не забывали. Адам Смит, описывая другу смерть Юма, отмечал, что он спросил философа, удовлетворен ли тот положением друзей и родственников с точки зрения их материального благополучия. На что Юм ответил утвердительно[847]. Смерть с ее вопросами о наследовании и завещании, равно как и рождение с сопутствующим ему назначением крестных родителей, делали эти явления в общем-то биологического порядка тем, что стояло в центре общественной жизни, как на марко-, так и на микроуровне. Даже Кристиан Джеллан, беднячка из Монимуска, в Абердиншире, понимала это и отстаивала свой статус в своем локальном сообществе, оставляя немного своего имущества, чтобы заплатить за гроб, саван, свечи и услуги того, кто организует для нее поминки с джином и медом[848]. Эндрю Флетчер Салтон, умирая со словами «моя бедная страна», оставил двести фунтов шотландцам, взятым в плен во время неудавшегося якобитского восстания 1715 г.[849]

Еще один пример «доброй» смерти, обнаруживающей социальные связи, кончина Гризел Юм Байли Джервисвуд, героини ковенантского движения эпохи Реставрации. Она умерла в Лондоне в 1746 г. в окружении семьи,