История войны 1814 года во Франции - Модест Иванович Богданович

публицистами, в угоду Наполеону, в виде грубых варваров, татар пустыни, людоедов, находивших вкус в детском мясе. И потому не удивительно, что многие из французов, и теперь не обладающих глубокими сведениями в этнографии, воображали за полвека пред сим увидеть русских существами, едва имеющими человеческий образ, полудикими, в странной одежде, говорящими языком, непонятным для образованных наций. Но вместо всего этого поразили их красота русских мундиров, блеск оружия, здоровый вид и бодрость солдат, учтивость офицеров, остроумные ответы их на французском языке. Сначала парижане принимали их за эмигрантов, но вскоре, убедясь в противном, стали передавать с удивлением весть о невероятных свойствах нежданных гостей своих. На всяком шагу были слышны похвалы кротким победителям; женщины из окон и с балконов махали белыми платками; во всем Париже раздавались восклицания: «Vive Alexandre! Vivent les Russes! Vivent les Alliés! Vive Guillaume!» («Да здравствует Александр! Да здравствуют русские! Да здравствуют союзники! Да здравствует Вильгельм!»). Во время парада парижанки, желая удобнее видеть государя, просили русских офицеров, состоявших в его свите, сойти с лошадей и становились либо садились на седла. Государь, заметив эти проделки, указал на них князю Шварценбергу, который с улыбкой сказал: «Pourvu qu’on n’enlève pas les Sabines ». («Лишь бы не похитили этих Сабинок»)13.

В продолжение шествия союзных войск чрез Париж западные, аристократические части города, так называемые предместья Сен-Жермен и Сент-Оноре, представляли зрелище борьбы партий, волновавших Францию. С раннего утра, как только войска Мармона и Мортье выступили из города, человек пятьдесят роялистской молодежи верхом появились на площади Согласия (place de la Concorde), той самой, на которой погиб царственный мученик Людовик XVI. Все они были с белыми кокардами и белыми повязками на правой руке. Несколько дам знатнейших фамилий, преданных Бурбонам, принцесса Леон, графиня Шуазель, одна из родственниц виконта Шатобриана, и проч. также вышли на площадь. Прочитав во всеуслышание прокламацию Шварценберга, роялисты стали раздавать белые кокарды и с восклицаниями «Vive le Roi!» («Да здравствует король!») приглашали народ присоединиться к ним. На этот призыв столпилось множество парижских зевак, но все это сборище оставалось в нерешимости. Роялисты, однако же, не отчаиваясь в успехе своих усилий, разделились на несколько небольших отрядов и отправились в различные стороны; многие из них, с белыми платками, навешенными на трости, выехали по Королевской улице (rue Royale) на бульвары, восклицая: «Vivent les Bourbons! Vive Louis XVIII! A bas le tyran!» («Да здравствуют Бурбоны! Да здравствует Людовик XVIII! Долой тирана!») и предлагали всем встречным белые кокарды. К ним присоединились несколько разряженных женщин, которые рвали на части свои носовые платки и раздавали их народу; кое-где еще были слышны крики «Vive l’empereur!» («Да здравствует император!»), но шумный говор и ропот народа заглушали голос приверженцев империи. Многие навязывали на руках белые повязки, приняв их за эмблему мира; напротив того, национальная стража считала обязанностью не дозволять столь сомнительных манифестаций; другие полагали, что эти знаки появились в угождение союзникам и что не следовало запрещением их раздражать победителей. Действительно, союзные войска носили на руке белые повязки, и хотя это, как мы уже сказали, не имело никакого политического значения, однако же на первый раз послужило в пользу приверженцам Бурбонов и подало им возможность, с одной стороны, привлечь на свою сторону всех нерешительных людей, а с другой – выказать свою партию в глазах союзных монархов гораздо сильнейшей, нежели она была в действительности. Некоторые из австрийских полков после покорения Парижа украсили свои головные уборы зелеными ветвями, что весьма не понравилось французам, принявшим эти ветви за горделивые знаки победы,

14

и подало повод к нескольким столкновениям14; впрочем, во все продолжение стоянки союзников в Париже, за исключением немногих ссор, возбужденных головорезами, которых сами парижане величали нелестным прозвищем (septembriseurs), господствовало совершенное согласие между союзными войсками и жителями города. Французы, радушно угощая своих постояльцев, нередко отказывались от платы за доставленные ими жизненные припасы15.

Такому дружественному приему прежних врагов своих союзники были обязаны более всего человеколюбию и умеренности императора Александра, однако же на то оказали немалое влияние и чувства неприязни французов к их бывшему властителю. Едва лишь союзные войска успели вступить в Париж, как пришло в голову одному из роялистов, Состену де ла-Рошефуко, вызвать демонстрацию против Наполеона. Отправясь на Вандомскую площадь, он обратился к собравшемуся там народу и с громким восклицанием «À bas Napoléon!» («Долой Наполеона!») предложил низвергнуть его статую, стоявшую наверху колонны. Легкомысленные парижане, забыв, сколько раз они здесь встречали с восторгом Наполеона, нисколько не задумались привязать веревки к шее своего бывшего кумира. Сотни людей добровольно взялись стащить его, и если бы это удалось им, то многие из них сделались бы жертвами безрассудного покушения. Но вскоре явился присланный по повелению императора Александра караул от Семеновского полка, который, окружив цепью часовых колонну, заставил толпу разойтись, а в следующую ночь, для избежания повода к подобным беспорядкам, приказали перепилить толстый железный болт, на котором была утверждена статуя, и, сняв ее с колонны, водрузили вместо ее белое знамя. Говорят, будто бы государь по поводу тщеславия Наполеона, воздвигшего себе самому величественный памятник, сказал: «Если бы я стоял так высоко, то у меня закружилась бы голова»16.

По окончании смотра, в пятом часу пополудни, император Александр отправился пешком на Сен-Флорентинскую улицу, в дом Талейрана, предложенный самим хозяином для первоначального пребывания государя в Париже17. Там нашел он герцога Дальберга, аббата де Прадта, барона Луи, генерала Дессоля и многих других обычных посетителей знаменитого дипломата; там же ожидали его граф Нессельроде и генерал Поццо-ди-Борго. Государь ласково подал руку Талейрану, сказал несколько слов роялистам, которых число со времени вступления союзников в Париж заметно увеличилось, и прошел в приготовленные для него покои. Король прусский, остановясь на несколько минут в отведенном для него дворце Виллеруа на Бурбонской улице, приехал вместе с князем Шварценбергом к императору Александру. Талейран, проведя их, а также Нессельроде и Поццо-ди-Борго в кабинет государя, испросил дозволения ввести туда «своего единственного соучастника», герцога Дальберга. Началось совещание об участи Наполеона и новом правительстве Франции. Император Александр открыл заседание, говоря, что единственной целью его и его союзников есть достижение прочного мира, что они готовы заключить его с доверенными лицами, которые на то будут уполномочены Францией, что они даже не устранили бы от ведения переговоров Наполеона, если бы он сам не устранил себя, отказавшись принять условия, необходимые для спокойствия Европы, и, наконец, что союзники готовы признать: регентство Марии-Луизы либо принца Бернадотта, республику, Бурбонов –