Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

Ну, а увеселительные искусства, например танец? Сущее убожество! Так оно и будет, доколе все будет здесь сводиться к примитивным приемам. Что вытворяют наши танцовщики из Оперы? Они семенят ногами или выделывают пируэты. Я предпочитаю прыгунов Николе{101}, — меня поражают их фортели и его представления по крайней мере единственные в своем роде. Нельзя отказать в таланте танцорам из Оперы — Добервалю и мадемуазель Алар, Вестрису и мадемуазель Гимар. Но у них увидишь лишь красивые позы, великолепные па, изящество, грацию, и немного, лишь чуточку темперамента, — одним словом лишь элементы, из которых складывается танец. Что сказал бы ты о живописце, который превосходно изображал бы то глаз, то ногу, то руку и т. д.? Ты похвалил бы эти детали, но все же попросил бы его написать фигуру целиком. Танец непременно должен что-нибудь выражать, и чепуху мелют завсегдатаи Оперы, уверяя, будто прыгают лишь для того, чтобы прыгать, как скачут бараны, — и что это и значит подражать природе! Искусства должны подражать прекрасной природе, природе разумной, они должны живописать нравы. Все пляски дикарей отражают те или иные пристрастия этих племен. Но, возразят мне, ужели танец Доберваля ничего не выражает? Согласен, он выражает французское веселье; но что выражает в своем танце Вестрис, стоя на одной ноге и медленно описывая круг другой на уровне колена? Повторяю, ему не сравниться с акробатами от Николе, и самое большее он может позабавить школяров.

Без сомнения, ты принял меня за вандала, когда я сказал, что музыка у нас в упадке. Да она только зарождается! — должно быть, воскликнул ты. И тут же привел на память Рамо и прелестные музыкальные комедии, которыми так восхищаются. Я готов признать заслуги нашего прославленного соотечественника и с радостью отмечаю, сколь богата Бургундия выдающимися людьми: Кребильон, Бюффон, Пирон, Рамо — какие имена! Академия столицы Бургундии подарила Руссо удивленной Европе; у границы Бургундии старейшина Парнаса обрел убежище, где его не оглашают еженедельно своим лаем фрероны, клеманы и пр.; порой я чувствовал в музыке Рамо нечто неуловимое, невыразимое очарование, о коем скажу дальше. В комедиях с пением[104] встречаются прелестные арии{102}, и мы очень сильны в инструментальной музыке. Но разве наша музыка когда-нибудь оказывала на душу столь могучее воздействие, как музыка наших далеких предков? Разумеется, нет, — и я догадываюсь, почему это так. Тебе приходилось слышать бесхитростные напевы, которые ты воспринимал всеми фибрами души и сразу же запомнил, — они вызывали у тебя слезы или дарили чарующую радость? Так вот, припомни, что эти мотивы отличались простотой, выдерживались в одном темпе, и строились преимущественно на басовых нотах; у них было мало общего с музыкой наших опер, еще того менее — с итальянской музыкой, они не были похожи и на наши легкие песенки. Что же это такое? Это именно та музыка, какая процветала у наших предков. На всю жизнь запомнилась мне песенка, которую однажды вечером пела на бургундском наречии молодая женщина из Морвана {103} во время сбора винограда:

1-й куплет. Влюбленная поручает соловью повторить ее вздохи возлюбленному, когда он будет пасти в роще свои стада.

2-й куплет. Она просит его утолить печали пастушка своей могучей и сладостной песнью. «Повторяй его вздохи, — говорит она, — и твоя чудная песнь станет еще нежнее».

3-й куплет. Она обещает соловью в награду за это защищать его гнездо, его самку и птенчиков от озорников, если те вздумают покуситься на них.

4-й куплет. «О, почему не свил ты гнезда в чудесном кусте сирени или роз, что я посадила в саду батюшки моего! Украшала бы его роза, защищали бы его шипы, укрывала бы его сирень».

5-й и последний куплет. «Хорошенький мой соловушка, ты видел бы нас всякий день, мой дружок научил бы тебя любить, а я научила бы тебя каким тебе надо быть».

Нет возможности высказать чувства, какие пробудили во мне эти грубоватые слова, правда, выражавшие тонкие мысли, переданные напевом наивным, простым, нежным, сладостным; нет ни рулад, ни диезов, у каждого слога лишь одна нота; но напев столь гармоничен, столь мелодичен, что непосредственно говорит сердцу. Больше месяца, при пробуждении или днем в часы одиночества мне казалось, что вдалеке звучит этот пленительный напев. Такова была, думается мне, музыка у греков. Заметь, что для аккомпанемента во время пения у них не было других инструментов, кроме струнных, таких как арфа, лира, кифара, гусли и пр. Если у фиванцев звуки флейты и волынки сопровождали декламацию драматических актеров, то, строго говоря, это не был гармонический аккомпанемент в нашем вкусе, — на фоне этих звуков голос актера обретал силу и ему легче было сохранять повышенный тон. Вот тебе доказательство: речи ораторов также порой сопровождались звуками флейты с тою же целью, разница же между выступлением актера и оратора заключалась только в том, что в первом случае флейта передавала ритм стиха, а во втором лишь слегка оттеняла окончание фразы. Но довольно о музыке.

Какую же честь принесет тебе служение искусствам, которые тебе не к лицу при теперешнем твоем положении и отвлекают тебя от насущных обязанностей — необходимых занятий юриспруденцией, — служение искусствам, которые исчезают от нас и уже не приносят славы художнику? Невзирая на свои знания, ты заразишься дурным вкусом, даже если у тебя будут и хорошие модели, ибо вкус, хороший или дурной, — всегда своего рода эпидемия, доказательство сему мы обретаем во всех науках и искусствах. При жизни ты будешь иметь лишь посредственный успех, а потомство причислит тебя к мастерам, испортившим вкус французов. После заключенных нами браков, попытайся воспринять более возвышенные идеи или же позволь мне руководить тобою, ибо я ими обладаю: тебе надлежит стать покровителем, а не искать покровительства. Что нам до того, что искусства покидают нас? Нам с тобой не удержать их; будем же спокойно взирать, как они переходят в жадную и завистливую Англию. Лишь одно может послужить нам утешением: сия страна превзойдет нас в области прекрасного и величавого, но в области изящного и причудливого ей вовек не сравниться с нами, — разве это не в радость сибаритам?

Есть у меня и еще одно опасение: поскольку тобой овладевают одна за другой всевозможные прихоти, то не взбредет ли тебе на ум променять карьеру судейского на военную