Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

не передадут Эдмону. Сейчас даже невозможно предупредить последнего, — господин Годэ не допускает к нему никого, а нас тем более. Но, повторяю, он раскается, если выведет меня из терпения. Он почитает меня чересчур легкомысленной и непоследовательной, чтобы содействовать ему в его великих замыслах, однако кое-что я принимаю близко к сердцу, и могла бы справиться с этим не хуже его. Я уже начинаю мстить ему — излюбленной женской местью.

ПИСЬМО CLXIX

От того же числа

ОТ ЗЕФИРЫ К ЛОРЕ

Новое свидание, назначенное Эдмону Зефирой

Ты повергаешь меня в трепет. Не столько за себя, сколько за Эдмона... Женить его! И твой муж сам женился!.. О небо!.. Как раз когда пришло твое письмо, ко мне вошел злокозненный господин Годэ, — и я отложила письмо, чтобы прочесть после его ухода... Нынче в ночь я должна увидеть Эдмона! Я согласилась на это... О, как могла бы я отказать? Я нахожусь в положении, какого так опасалась... Я отдала бы все на свете, чтобы сохранить эти письма и самой передать их ему... Если есть что-нибудь новое, сообщи мне; иначе этой ночью я выскажу все.

ПИСЬМО CLXX

Написанное на следующий день после предыдущего

ОТ ЗЕФИРЫ К ЛОРЕ

Благоразумное поведение старого мужа. Свидание Эдмона с Зефирой

Годэ — сущее чудовище. Но коварство его обрушится на его же голову. Друг мой, пишу тебе в присутствии господина Трисмегиста, перед которым я благоговею; он... Но он удерживает мою руку, чтобы я не расточала ему похвал. Итак, я попросту изложу тебе события.

Знаешь, что предпринял господин Годэ, расставшись вчера со мной? Вот, читай.

От Годэ к господину Трисмегисту

Не сомневаюсь, сударь, что ваша супруга вам верна, но поскольку известная мне ее связь может стать для нее опасной, то присущая мне порядочность обязывает меня предупредить вас, что былой любовник, гонявшийся за нею до вас, нынче ночью сделает попытку свидеться с ней с глазу на глаз. Советую вам не ожидать этого события, но предотвратить его. Это красивый малый, а женщина так слаба! Особенно, когда любезный воздыхатель, проливая слезы, упрекает ее в жестокости, в крайней бесчеловечности и клянется, что расставшись с нею, заколет себя кинжалом, повесится или бросится в воду, — смотря по его рангу. Эта уловка стара, как мир, а меж тем женщину так легко провести, как если бы к ней прибегли впервые. Ведь так отрадно обманываться, хотя впоследствии мучительно переживаешь обман! Прощайте, сударь. Последуйте же моему совету, помешайте свиданию, пусть волокита вернется восвояси, слегка разочарованный, а вам послужит это ко благу.

Остаюсь, и т. д. Годэ.

Получив это письмо, господин Трисмегист не исполнил в точности всего, что ему советовали. Он пришел ко мне, он был со мною ласков, как никогда, и спросил меня, какого рода чувство я испытываю к нему. Я ответила, следуя велению сердца, ничего не утаивая. Наконец настал час ночного посещения; он оставил меня одну. Появился Эдмон, и вот что воспоследовало.

— Почему, дорогой Эдмон, вы снова пришли? Вам известно мое умонастроение и вам должны были вручить переданные мною письма. — Я пришел, надеясь возле вас обрести успокоение, ибо я жестоко терзаюсь, — и мне хочется вспомнить счастливые дни. — Желанное успокоение может даровать вам другая, не изменяя своему долгу и не подрывая устоев общества, которые так прекрасны. — Я не затем пришел, друг мой, чтобы уговаривать вас изменить вашему долгу, хотя человек, недавно бывший у вас, и подозревает у меня подобные намерения. Нет, сударыня, нет, оставайтесь добродетельной, вам дается это по заслугам, мне же недоступно ни счастье, ни добродетель. — Сердце подсказывает мне, что вы заблуждаетесь, сударь... Но вы не ответили мне на мой вопрос... Отец д’Аррас передал вам письма?.. — Какие письма? — От вашей кузины, госпожи Парангон; она призывает вас, она вас ждет. — Ждет?.. Прошу вас, оставим эту тему. Сейчас я менее чем когда-либо в состоянии воспользоваться добротой моей кузины. Судьба... преследующая меня фурия, всегда разъединяла нас... Ах, друг мой, как я несчастен! — Вы пугаете меня, милый Эдмон!.. Не поведаете ли вы мне о своем новом горе? Будьте уверены, я пойму вас. — Это единственная отрада, на какую я надеюсь... Желая мне добра, Годэ и д’Аррас погубили меня!.. Годэ заправляет всем... Я и сам подумал, что Лора... Он обманул ее... Недавно он женился на старой деве, чудовищно безобразной; у этой особы есть мать, или прабабушка, кто их там разберет, сущая развалина, но еще с претензиями, ибо, по ее словам, женщина не стареет, когда у нее сорок тысяч ливров дохода; она влюблена и так требовательна, как только может быть уродина; а ее безобразие таково, что даже самый мужественный человек может умереть от отвращения, и эта старуха, эта старуха... неделю назад стала моей женой... я дал себя окрутить. Эта дряхлая сивилла, у которой месяца три назад умер двадцатипятилетний муж, конечно, вышла бы за кого-нибудь замуж и от нас уплыла бы половина ее состояния, ибо моему другу, женившемуся на ее уродине-дочке, она передает лишь двадцать тысяч ливров ренты. Поймите же мое горе, мое отчаяние! Надобно ласкать такую! Она уже грозилась, что возьмет себе любовника! Хоть бы тридцать взяла, я не буду ревновать.

Я ответила, чтобы его успокоить, что готовилась к еще большей напасти.

— Да может ли быть для меня что-либо хуже! — воскликнул он.

Его признания навели меня на мысль, что не следует распространяться о содержании писем его кузины и что будет своевременно их обсудить после смерти старой совы. Ко мне вернулась шутливость, я попыталась развеселить Эдмона, но он столь угнетен, что мне не удалось вызвать у него улыбки. Он удалился довольно рано, попросив разрешения повременам беседовать со мной. Я охотно дала согласие, добавив, что, как ему известно, я не в силах отказать ему ни в одной просьбе, которая не идет вразрез с моим долгом.

Едва он удалился, вошел господин Трисмегист; он взял меня за руку, с нежностью глядя на меня, и ласково спросил, почему я не в постели. Я ничего не ответила.

— Вы не умеете лгать, — сказал он. — Лживая жена быстро нашла бы что ответить. С кем вы сейчас разговаривали? — Без всякого колебания я ответила, сгорая со стыда: — С Эдмоном. — Муж обнял и поцеловал меня.