Ромодановский шлях. Начало - Даниил Сергеевич Калинин

- Очень смешно, Леша. – негромко, но вполне четко произнес Шилов. – Вон, лучше воды дай увечному ратнику, да пожрать что раздобудь!

- Ну, это мы мигом…

- Кто там пожрать просит?! – из темноты вдруг показался чернявый, чуть смахивающий на татарина стрелец лет тридцати с лихо заломленной набок шапкой. Дети боярские разом жадно втянули воздух, уловив добрый аромат наваристой каши.

- Сюда иди, к нам иди, служивый!

- Иду братцы, иду… Только котелок на четверых, вас же трое.

- Прохор! Ушаков, Проша! К нам или быстрее!!!

Жуков заорал так, что заржали в стороне лошади, коих Петр отвел к коновязи; стрелец же лишь широко, чуть насмешливо улыбнулся, после чего вопросил:

- Увечные есть? Могу раны обработать.

- Мне помоги, браток… Да вон еще, тезку твоего, Петра Бурмистрова, пулей задело... Как величать-то тебя, мил, человек?

Ратник вновь улыбнулся, одновременно с тем сняв с шеи шнурок с болтающимся на нем берестяным чехлом.

- Ворона. Петр Ворона меня кличут. Со стрелецкого приказа я Матвея Спиридонова, в полку окольничих князей Семена Пожарского да Семена Львова мы служили… Теперь же наш приказ под начало князя Ромодановского передали. Вот и послали к вас с едой – покормить, да увечным чем помочь.

Дети боярские угрюмо замолчали – даже всегдашний балагур Жуков не нашелся, что сказать, вспомнив о всадниках, попавших в засаду крымского хана… Между тем стрелец, чуть намочив наспех наложенную на руку Шилову повязку, с высунутым от усердия языком снял ее – а затем ловко достал засапожный нож и в два счета смахнул руках Васькиного кафтана! Резал с необыкновенной сноровкой, не оставив даже царапины – Шилов да подошедший к товарищам Ушаков успели лишь вздрогнуть от удивления… А Ворона уже начал натирать края не успевшей толком схватиться раны мазью – пахнущей березовым дегтем, медом и какими-то травами. После чего достал из сумы чистые по виду лоскуты нательной рубахи – и, также намазав их своим снадобьем, принялся быстро и сноровисто перевязывать Шилова.

Бурмистров же, наскоро промыв царапину на щеке и покрывшийся коростой кончик уха, самостоятельно втер в кожу пахучую мазь…

- Деготь воспаление уберет и заразе никакой не даст в рану зайти, а мед вытянет то, что уже попало… Завтра должен уже на ноги встать – у тебя ведь не сколько увечье, сколько глубокий порез. Но и про молитву, конечно, не забывай!

- Спаси тебя Бог, братец! – Васька крепко сжал руку стрельца. – С нами отведай кулеша!

- А это вовсе и не кулеш. – улыбнулся Ворона. – Это полбяная каша с солониной – наша, стрелецкая!

- О-о-о! Вот это дело, сейчас отведаем… Ты, Петр, с нами повечеряешь?

- Вечерял уже… Да и в бою я не был – а вам силы восстановить надобно.

Повторно приглашать никого не пришлось. Достав ложки, дети боярские – включая повеселевшего и заметно взбодрившегося Шилова – принялись по очереди запускать их в котелок, сноровисто извлекая на свет Божий крупную, хорошо запаренную крупу, перемеженную небольшими кусочками размякшей в вареве, а от того куда более мягкой солонины.

- О-о-о, вкуснота! Сюда бы еще салица топленого с мясными прожилками, да лучка на нем жареного, чтобы золотистый был, прозрачный…

- Ну ты замашки-то свои дворянские брось, сын боярский. Я же тебе говорю: каша стрелецкая, из того хлебного да соляного довольствия, что нам царь-батюшка выделил! – на сей раз Ворона даже не улыбнулся, а недобро так оскалился. – А если серьезно, сало копченое да сухари мы впрок оставили, на завтра. Кашу, что могли бы утром поснедать, вам отдали – а как сеча начнется, так уже не до горячего будет, когда варить? Так хоть будет чем силы подкрепить.

- Умно…

Бурмистров же остро так посмотрел на стрельца:

- Что думаешь, тезка, уже с утра все начнется?

Ворона пожал плечами:

- Татарва сразу после намаза на нас полетит – ни свет, ни заря. Но в гуляй-городе нам крымчаков опасаться нечего, из пищалей да тюфяков живо степняков отвадим! Но покуда поганые перед табором кружить будут, отвлекая, ляхи да черкасы могут уже и на штурм пойти…

- Приходилось с погаными биться?

- Да было дело… Поснедали, братцы?

Прохор, зачерпнувший последнюю ложку полбы, молча кивнул, быстро пережевывая кашу, а Шилов с чувством повторил:

- Спаси тебя Бог, братец! Особливо в грядущей сече…

- Не переживайте, братцы, сдюжим! Да и завтра небось еще свидимся… Так что не прощаюсь.

Стрелец шутовски поклонился товарищам, подхватив пустой котелок, после чего стремительно исчез в ночи. Детей же боярских после еды явственно потянуло в сон… Благо, что ставшие где-то неподалеку донские казаки затянули явно старинную и немного тоскливую песню. Полные одновременно и горечи, и любви к родным краям да к казачьей воле слова разнеслись в стороны, баюкая уставших от брани воев… А с другой стороны лагеря в рейтарском стане вдруг послышался струнный перебор, родивший мелодию, дивно и непривычно перекликающуюся с песней казаков.

Некоторые воины развалились без подклада прямо на сухой земле – и уже уснули. Другие, подобно товарищам Бурмистрова, разложили на земле конские потники, укрыв их сверху подседельными чепраками, да примостив седла под голову. У кого имелись плащи, тот дополнительно накрылся плащом иль сменным кафтаном; Петр же Бурмистров лег на подстилку прямо в тягиляе, сняв с себя лишь кирасу.

Но вот уснуть он сразу он так и не смог – несмотря на то, что парой мгновений ранее мечтал лишь как можно скорее прикрыть глаза и провалиться в спасительное забвение… Но вроде бы и баюкающая казачья песнь разбередила душу – и сон отступил, стоило лишь поднять глаза к усеянному звездами небу. Перед внутренним взором вдруг стали мелькать смазанные лица тех, с кем он сегодня рубился – а в ушах зазвучали бесчисленные «Пали-и-и-и!». И даже обоняние вроде как вновь уловило запах сгоревшего пороха…

Стоило лишь усталости отступить, как весь ужас прошедшего дня навалился на Бурмистрова – и еще страшнее стало от осознания того, что ничего не кончено, и новый день принесет еще одну, возможно даже более тяжелую сечу.

Петр раздраженно повернулся набок, надеясь отогнать от себя пугающие мысли, разом полезшие в голову. Вон, Проша и Василий уже вовсю храпят! Но тут же послышались шаги – и из темноты показался Алексей, несущий с собой