От интернационализма к постколониализму. Литература и кинематограф между вторым и третьим миром - Росен Джагалов

из республик) и вскоре расстреляли. Через несколько десятилетий его сын, Чингиз Айтматов, выдающийся советский романист из Средней Азии, увековечит память отца в одном из своих главных произведений – «И дольше века длится день» (1980). Хасан Исраилов, выпускник КУТВ 1936 года, во время Второй мировой войны возглавил отчаянный чеченский мятеж (известный как восстание Хасана Исраилова), после которого советская власть депортировала все чеченское и ингушское население в Казахстан. Его смерть в декабре 1944 года, в возрасте тридцати трех лет, официально положила конец восстанию.

Конечно, не все умерли такими молодыми. Супруги Салчак Тока (выпуск 1929 года) и Хертек Анчимаа (1935-го) занимали соответственно должности первого секретаря Тувинского обкома КПСС и председателя парламента (Малого Хурала) Тувинской Народной Республики – формально независимого государства, но фактически советского сателлита на границе с Китаем (1921–1944). Будучи избранной на свой пост в двадцать восемь лет, Хертек Анчимаа стала первой в мире женщиной – главой государства на избираемой должности, которую она занимала до 1944 года, когда под руководством Анчимаа и ее мужа страна вошла в состав Российской Федерации как автономная республика (второй такой женщиной стала еще одна выпускница КУТВ (1930 года), Сухбаатарын Янжмаа, в 1953–1954 годах краткое время стоявшая во главе Монгольской Народной Республики). Отойдя от активной политической деятельности, Салчак Тока занялся литературой и стал председателем Союза писателей Тувы.

Несмотря на то что благодаря КУТВ сложились столь яркие биографии, он почти не привлекал внимания исследователей. Этому, безусловно, не способствовала и окружавшая его секретность. Приезжая в Москву, иностранные студенты брали себе псевдонимы и учились конспирации, потому что взращенных в Москве революционеров на родине вовсе не собирались встречать как героев. Хотя многие так и не дожили до возраста, в котором обычно пишут мемуары, несколько автобиографических текстов о КУТВ у нас все же есть. Один из них принадлежит «загадочному большевику из Иерусалима», как назвали палестинского поэта Наджати Сидки в одной из посвященных ему статей, и повествует о том, как Сидки оказался в Москве:

В то время [в 1921 году] я был молодым служащим иерусалимского почтамта и телеграфа, находившегося в старом здании итальянского консульства, напротив нынешнего [1939] банка «Барклайс». Иначе говоря, он располагался на границе, отделявшей арабские территории от еврейских, за городской стеной. На почтамте служили как арабы, так и евреи, да и в целом люди разных национальностей и обычаев. <…> Мы часто общались с еврейскими иммигрантами – или по работе, или просто так. <…> Кто-то из них пригласил меня в их клуб за немецкой больницей в Иерусалиме. Там я узнал об аресте их товарищей в Египте и о гибели в тюрьме одного из активистов, ливанского араба, после длительной голодовки. Они распространяли арабскую газету «Аль-Инсания», издаваемую Юсуфом Язбеком в Бейруте. Еще они дали мне брошюру князя Кропоткина об анархизме на арабском. Мы встречались то в клубе, то в Шниллеровском лесу. Иногда – на холмах Рацбоне. Как-то в конце 1924 года, когда мне было всего девятнадцать, товарищи спросили меня, интересно ли мне поехать в Москву, чтобы учиться там в университете, не платя ни за дорогу, ни за образование, ни за жилье. Я не колебался ни секунды. Они сказали мне готовиться к отъезду в течение полугода. Я начал брать частные уроки основ русского языка у русского иммигранта, немного говорившего по-арабски. Он научил меня алфавиту и некоторым элементарным разговорным фразам. В этот период та же группа пригласила меня на молодежную конференцию в Хайфе, где меня избрали в центральный комитет молодежного крыла партии. Так я официально стал частью большевистского движения в Палестине. Предполагалось, что с этого дня я буду посещать все тайные собрания партии, а также раздавать листовки и брошюры[95].

Подобно другим выпускникам КУТВ, чьи воспоминания мне удалось найти – «черному большевику» Гарри Хейвуду, Назыму Хикмету, Эми Сяо, Тану Малаке, Цюй Цюбо, – Сидки много пишет о долговременных последствиях военного коммунизма и столкновении с другими российскими реалиями, о том, какое завораживающее впечатление производили на иностранцев русские женщины, и об отношениях автора со студентами своего (языкового) направления[96]. Еще один общий мотив таких текстов – ощущение сознательной вовлеченности в историю или по крайней мере подготовки к ней. В воспоминаниях Хейвуда, например, есть характерный эпизод: однажды на стене в здании КУТВ он увидел оскорбительную карикатуру на себя, окруженного десятком русских красавиц, с подписью: «Товарищ Хейвуд проводит практическую работу в крымском санатории». В расстроенных чувствах Хейвуд требует снять карикатуру и сообщить имя ее автора. Его первую просьбу удовлетворяют, но о виновнике ему удается лишь выяснить, что это «молодой мексиканец с испанского отделения»[97]. Почти тридцать лет спустя, на дне рождения у Давида Сикейроса, Хейвуд наконец узнал, что прославленный мексиканский художник-монументалист учился в КУТВ в одно время с ним[98], а значит, и был автором той карикатуры.

Как показывает этот эпизод, познакомиться со студентами других национальностей было трудно, потому что все слушатели одного языкового отделения учились и жили вместе[99]. Но как мы узнаем далее из воспоминаний Наджати Сидки, среди его однокашников встречались и такие, кого нельзя было удержать в рамках своего отделения:

У каждой национальной группы были свои занятия. Активнее всего вела себя турецкая группа во главе с поэтом Назымом Хикметом. Когда я познакомился с ним, он был молодым человеком двадцати пяти лет, белокурым, голубоглазым, румяным. Все время в движении, переполняемый энергией, он носил брюки для гольфа и пиджак, застегнутый почти на все пуговицы, выделяясь среди турецких студентов тем, что декламировал сочиненные им революционные стихи. Потом студенты устраивали комическое представление, высмеивающее турецких султанов. Кто-нибудь седлал метлу, приветствуя окружающих направо и налево, пока его сокурсники насмешливо декламировали гимн султана.

Когда он спросил, как меня зовут, я ответил, что в университете меня называют Мустафа Камиль. Он содрогнулся и воскликнул: «Что?! Мустафа Кемаль? Да кто же дал тебе такое имя?» Я сказал ему, что речь о Мустафе Камиле, египетском национальном лидере, а не о Мустафе Кемале. Но имя ему все равно не нравилось, так как, по его словам, размывало границу между свободой и «деспотизмом, и он предложил поменять его на Мустафу Саади – в честь персидского поэта. Так началась моя дружба с Назымом Хикметом. Он часто приглашал меня приходить к турецким студентам и даже настаивал, чтобы я присоединился к их группе и участвовал в их собраниях, ведь до недавнего времени наши народы жили при одной и той же тирании»[100].

Дружба Хикмета с еще одним студентом с другого отделения, китайским поэтом Эми Сяо (Сяо Сань), будущим редактором китайской версии журнала «Интернациональная литература», легла в основу одной из центральных сюжетных линий полуавтобиографического романа Хикмета «Жизнь прекрасна, братец мой» (Yaşamak Guzel Şey Be Kardeşi), написанного им незадолго до смерти в 1962 году. В романе их дружба опосредована – а точнее, осложняется – присутствием Аннушки, белокурой русской красавицы, в которую оба влюблены и которая, по-видимому, разделяет чувства обоих. Схожий любовный треугольник возникает в поэме Хикмета «Джоконда и Си Я-у» (1929)[101].

Но больше всего писателей вышло из внутреннего, то есть советского, отделения КУТВ. Восстановить детали полученного ими в университете литературного образования непросто. Разумеется, поскольку университет располагался в центре Москвы – неподалеку от теперешнего здания «Известий», рядом с Пушкинской площадью, – студентам (реже – студенткам), посылаемым в университет из отдаленных провинций бывшей Российской империи, было проще посещать литературные и поэтические вечера и присутствовать при дебатах между крупнейшими фигурами русской культуры 1920‑х годов. Помимо официальных курсов, существовал и студенческий литературный семинар под руководством Утебая Турманжанова