Светоч дружбы. Восточный альманах. Выпуск четырнадцатый - Михаил Иванович Басманов

Иероглифы под пушкинским портретом работы Тропинина, обрамленным лавровым венком, иероглифы рядом с пушкинскими рисунками на рукописи «Гробовщика» — первая и последняя страницы обложки этой повести, изданной в Японии в переводе Сёдзабуро Накаямы. Пушкинские сказки в переводе Тацуо Куроды. «Лирика» Пушкина — первые стихи поэта, вышедшие в Японии в 1936 году в переводе Сусуму Уэды, и пушкинские стихи, переведенные Сотокити Кусакой, вошедшие в шеститомное собрание сочинений Пушкина, выпущенное издательством «Кавадэ» в 1973 году. И развешанные на стенах гравюры и акварели, изображающие пейзажи Японии, ее людей. И сделанные той же мастерской рукой иллюстрации к переводам пушкинских произведений на японский язык — «Пиковой даме», «Моцарту и Сальери», «Каменному гостю», уже упомянутым «Гробовщику», «Лирике», «Сказкам». И портрет известных японских русистов — профессоров Масао Ёнэкавы, Сёити Кимуры, поэта Сёдзабуро Накаямы — именно благодаря их трудам Пушкин стал доступен японским читателям. А рядом — потрет молодой женщины, чьими усилиями русская культура дала такие обильные всходы в Японии.

Это Варвара Дмитриевна Бубнова на гравюре художника Вадима Дмитриевича Фалилеева, сделанной в 1917 году. Ищущие, широко распахнутые глаза под широкими дугами темных бровей. Открытость и воля соседствуют в ее лице. И тут же фотография пожилой женщины с ясным, проницательным взглядом — она же на фотографии 1970-х годов.

Интересен и значителен путь, который прошла она — заслуженный художник Грузинской ССР, признанный мастер литографии и акварели, просветитель, исследователь и педагог, пропагандист русской культуры в Японии, награжденная за укрепление культурных связей между Японией и СССР японским орденом Драгоценной Короны. Об этой замечательной женщине и хочется рассказать.

* * *

Варвара Дмитриевна Бубнова (1886—1983) родилась в Петербурге в семье мелкого служащего Крестьянского поземельного банка. Эта семья более чем среднего достатка была по-настоящему интеллигентной, быт не заслонял здесь ценностей духовных. Отец Дмитрий Капитонович удивительно знал и чувствовал поэзию, часами мог читать наизусть любимые стихи — особенно Тютчева. Мать Анна Николаевна, урожденная Вульф, была прирожденная музыкантша. У нее был поразительный по красоте голос, но обязанности жены и матери не позволили ей занять достойное место на оперной сцене. Выбрав семью и поставив крест на своей артистической карьере, она всей душой отдалась воспитанию дочерей — Марии, Варвары и Анны. В доме был строгий распорядок дня — раннее вставание, обтирание холодной водой, физические упражнения, хотя физкультура не была тогда еще в моде. Девочки ходили в ситцевых или бумазеевых платьях с белыми накрахмаленными фартуками. Еда была скромной — на ужин стакан молока и яблоко, на праздники — пироги с морковью, а когда знакомые привозили в подарок коробку шоколада, девочкам разрешалось взять на выбор три конфетки. Но зато в доме было много музыки, хороших книг, принято ходить в театры и на выставки. Когда девочки были еще совсем маленькими, мать начала говорить с ними по-французски и по-немецки, пела им и играла, стараясь развить их музыкальность, срисовывала вместе с ними орнаменты со старых учебников. По распространенному в то время представлению Анна Николаевна считала, что женщина может проявить свои способности только в области искусства, и старалась у каждой из дочерей выявить ее призвание. По ее совету Мария и Анна поступили в консерваторию, старшая — по классу рояля, младшая — по классу скрипки. Но с Варварой дело обстояло сложнее — она любила и тонко чувствовала музыку, но у нее, очень маленькой ростом, и рука была маленькой. Анна Николаевна поняла, что ни пианистки, ни скрипачки из нее не получится. Зато в больших белых листах, на которых Варвара в детстве с увлечением рисовала разные «истории», было нечто такое, чего не было у ее сестер.

Когда девочке исполнилось двенадцать лет, мать привела ее в рисовальную школу Общества поощрения художеств. Путь художника был предопределен.

Лето Анна Николаевна с детьми обычно проводила у своих родителей в селе Берново Тверской губернии. Берново стало важной страницей в духовной жизни будущей художницы. «Из далекого прошлого всегда вспоминается самое счастливое и прекрасное, конечно, если оно было в жизни человека, — писала Варвара Дмитриевна в старости. — Для меня в детстве и отчасти в юности самым прекрасным был сад моих дедов. И до сих пор я его иногда вижу во сне». Берновский парк навсегда привил ей любовь к пейзажу. И что еще важнее — заложил в ее душе глубинное чувство близости с русской культурой. Ведь все в Бернове хранило благоговейную память о Пушкине, который гостил в этом доме, ходил по этим аллеям. Во время своей Михайловской ссылки Пушкин близко сошелся с семьей Прасковьи Александровны Осиповой-Вульф, жившей неподалеку в своем имении Тригорское. У нее было и второе имение — Малинники в Старицком уезде Тверской губернии. Когда Осиповы-Вульф поселились на время в Малинниках, они пригласили к себе поэта. Он приехал в 1828 году, был желанным гостем и в Малинниках, и в имениях родственников первого мужа Прасковьи Александровны — в Бернове и Павловском. Варвара Дмитриевна застала людей, которые знали Пушкина, — своего деда Николая Ивановича и его сестру Екатерину Ивановну, в замужестве Гладкову, о которой упоминал в своих письмах Пушкин. Анна Николаевна и ее сестры знали Анну Петровну Керн, которая умерла совсем незадолго до рождения Варвары, и Алексея Николаевича Вульфа, «тверского приятеля» Пушкина, поддерживали с ними родственные отношения. Рассказы о Пушкине из «первых рук», семейные предания о пребывании его в Бернове, о поэме «Русалка», навеянной легендой об омуте на протекавшей рядом реке Тьме, о том, как Левитан писал этот омут, с детства слышала Варвара. Всему этому предстояло долго лежать в ее душе, пока «пушкинская тема» не зазвучала для нее в Японии. А пока что, в юности, она была полна интереса к избранной ею профессии художника.

В 1907 году она в числе шестнадцати из двухсот пятидесяти претендентов была принята в Академию художеств, которую закончила в 1914 году. «Alma Mater! Издалека много видно и многое становится понятным, — писала она позднее. — Оглядываясь назад, я теперь понимаю, какими значительными годами моей жизни были эти семь лет е Академии, хотя много трудного было пережито». В Академии Бубнова много и упорно училась, постигая мастерство рисунка и живописи. Но ей, человеку по натуре ищущему, было трудно смириться с порядками, установленными раз и навсегда в этом почтенном учебном заведении. Да и предчувствие перемен, витавших в воздухе, требовало от художника поиска новых изобразительных средств. Варваре, с ее слабыми в то время, по ее словам, познаниями о живописи как об искусстве, было не под силу