Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг. - Майкл Джабара Карлей

Британцы и поляки не единственные пытались сорвать франко-советский пакт. Служащие во французском МИД готовили отказ на отредактированный Литвиновым вариант пакта, который он представил французам в Женеве утром 15 апреля, в преддверии встречи с Лавалем, намеченной днем позже. «Завтра он будет занесен в черный список», — отметил замглавы французской миссии в Женеве Рене Массильи[954].

Утром 16 апреля до окончания указанного срока (1 мая) оставалось всего 14 дней. В тот день, а также на следующий Литвинов и Лаваль пытались прийти к соглашению. Лаваль отверг советское требование о немедленном, автоматическом предоставлении помощи. Все должно быть завязано на Устав и процедуры Лиги Наций. 18 апреля Литвинов сообщил в Москву, что он и Лаваль согласовали текст. Литвинов был не слишком доволен:

«Он [Лаваль] был туг на уступки ссылаясь на то, что предложение, сделанное им раньше Потемкину, является пределом, дальше которого Совет министров ему идти не разрешил. Всем своим поведением и разговором он подчеркивал свое полное равнодушие к пакту, которое стало у него еще заметнее после Стрезы, укрепившей солидарность Франции как с Англией, так и с Италией. Он говорил друзьям, что считает себя в отношении нашего пакта подгоняемой собакой».

Лаваль пошел на небольшие уступки по поводу оказания взаимопомощи без обязательного согласия Лиги Наций, а также по ряду поправок к формулировкам. Он отверг идею немедленного оказания помощи до решения Лиги, а также определение агрессора. Французы опасались, что Германия воспримет пакт как вызов Локарнским соглашениям и денонсирует их. Лаваль также был против гарантий странам Балтии. Договор о взаимопомощи должен начать действовать только в случае непосредственного нападения Германии на Францию или СССР. Литвинов считал пакт в нынешней редакции «проблематичным» из-за обязательств французов в рамках Локарно и участия Лиги Наций, а с советской стороны из-за отсутствия у СССР общей границы с Германией. При этом пакт имел большое политическое значение, поскольку помог бы сдержать агрессию Германии, Польши и Японии. По словам Литвинова, он также помогал предотвратить — вопреки позиции французов — установление тесных связей между Францией и Германией. «Надо учитывать также, — отметил Литвинов, — отрицательный эффект отказа от пакта после всех этих многомесячных переговоров». Это соответствовало точке зрения Титулеску. Сделав несколько процедурных замечаний, Литвинов сообщил: подписывать или не подписывать пакт, теперь будет решать Политбюро[955]. Политбюро ответило на запрос инструкций от Литвинова и приказало возвращаться в Москву. «Текст договора с протоколом можем утвердить после личной беседы с Вами, так как нет возможности согласовать по телеграфу такой важный документ»[956].

На следующий день, 19 апреля, в Париже было совещание Совета министров. По данным Эррио, военный министр Луи Морен был не слишком высокого мнения о боеспособности Красной армии и боялся распространения идей большевизма среди французских войск… А вот министр-консерватор без портфеля Луи Марен, в отличие от Морена, пакт одобрил и даже попросил о военных соглашениях[957]. В итоге в проекте пакта не упоминалось о переговорах на уровне генштабов. Несмотря на прохладное отношение военного министра Морена, в ведомстве царили разные мнения. В одном отчете, приложенном к записке от 8 апреля, за подписью Морена положительно оценивается перспектива помощи от РККА в различных формах в случае войны. Поднимался также вопрос прохода Красной армии через территории различных восточноевропейских стран, рассматривались различные сценарии. Если коротко, то документ отражает объективный и позитивный взгляд на возможность советской поддержки в случае войны[958]. И всего две недели спустя, в другом отчете от 24 апреля, РККА и идея «союза с русскими» оцениваются скорее негативно. Например, отмечается, что франко-советский пакт свяжет Францию обязательствами «перед правительством, которое предало нас в разгар войны, разорило наших мелких инвесторов, и доктрина которого состоит в разрушении наших институтов, прежде всего института военного»[959]. И с чего это Военному министерству беспокоиться о мелких инвесторах?..

Предательство на набережной Орсе

Пока Литвинов в Женеве ожидал инструкций из Москвы, Потемкин 19 апреля возвратился в Париж. «Я виделся с Эррио, которому сообщил, что мы не удовлетворены результатами переговоров о нашем пакте и лишь потому просим разрешения советского правительства подписать выработанный в Женеве проект, что не хотим срыва соглашения и создания неблагоприятного международного резонанса». В своем ответе Эррио пообещал как можно скорее добиться одобрения проекта пакта. Потемкин договорился с Лавалем о встрече с Леже по поводу окончательной редакции пакта, который в Женеве согласовали Лаваль и Литвинов. А далее возникла загвоздка. Потемкин тут же уведомил свое руководство, что текст проекта претерпел значительные изменения: их в Париже внесли Леже и юрист МИД Жюль Бадеван. В новых формулировках реализация взаимопомощи даже в случае внезапного нападения была завязана на одобрении Лиги Наций. Потемкин считал, что вносить правки в текст, уже одобренный Лавалем и Литвиновым в Женеве, недопустимо. И это очевидный факт. На это Потемкин указал Леже, который пытался торговаться за исключение из проекта документа слова «немедленно». Другими словами, Леже не оставил попыток ослабить тему взаимопомощи в формулировках пакта. Потемкин позвонил в Женеву Литвинову, который настаивал на том, чтобы использовались уже согласованные формулировки. Затем Лаваль сообщил, что Совет министров одобрил текст с учетом правок Леже и Бадевана и уполномочил его на подписание. Потемкин ответил, что это произойдет не раньше, чем будут улажены разногласия вокруг правок, внесенных французами в одностороннем порядке. Лаваль запротестовал, что проект уже утвержден, и сейчас уже нельзя изменить его текст.

Так или иначе разногласия были связаны с формулировками. Потемкин снова позвонил Литвинову, который уполномочил его передать Лавалю, что нарком «удивлен» французскими методами ведения переговоров и что в уже согласованный текст нельзя вносить никаких изменений. В Москве проект уже породил массу недовольства; без сомнения, он изрядно усугублял ситуацию. «При таких условиях Литвинов вызжает обратно в Москву и предлагает Лавалю, если он желает выполнить свои обязательства… в кратчайший срок приехать туда же для подписания договора». Потемкин передал это сообщение Лавалю — тот, с его слов, был встревожен и попросил его еще раз приехать в МИД[960]. Читатели, конечно же, понимают причину тревоги Лаваля. Происходящее начинало походить на несмешной фарс. Покойный Довгалевский говорил: даже при наличии стенографистов нельзя ждать, что французы будут уважать тексты соглашений. Здесь был именно такой случай. Но на этом фарс не закончился: впереди рассказ Потемкина о том, как он съездил на набережную Орсе.

Лаваль принял