Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг. - Майкл Джабара Карлей

Женевского протокола [от декабря 1934 года. — М. К.]». Эта позиция должна получить освещение в прессе[945]. НКИД подготовил проект заявления для Лаваля в духе предложений Литвинова Сталину. Литвиновские рекомендации Сталину из этого текста были удалены, и Потемкин вручил его Лавалю 9 апреля[946]. Нетрудно понять почему. По сути, Литвинов писал Сталину, что СССР никому не может доверять — ни Саймону, ни Муссолини, ни, конечно же, Лавалю, и в наименьшей степени доверия заслуживают Польша и Германия. Ситуация была безвыходная, но, если признать ее безвыходной, то придется отказаться от коллективной безопасности и взаимопомощи, чего Сталин пока делать не желал.

В среднем в 1930-е годы встречи Литвинова со Сталиным проходили раз в две недели. В данный период нарком виделся со Сталиным по 3–4 раза в неделю. С 7–9 апреля — каждый день. 9 апреля Политбюро издало новые директивы, вновь заняв позицию более мягкую, чем предлагал Литвинов. Были одобрены поправки к проекту французского МИД, который был представлен Потемкину 30 марта. Ключевые коррективы касались положения о немедленном оказании помощи в случае неоспоримой агрессии до того, как начнет действовать Лига Наций, а также принятия предложений Титулеску относительно внесения правок в текст французского проекта, с формальными аргументами об интерпретации Устава Лиги[947].

Финал

10 апреля Литвинов отбыл в Женеву, предварительно отправив свежие директивы Политбюро Потемкину[948]. Все было готово к встрече с Лавалем, которая должна была состояться пять дней спустя. Теперь была очередь Литвинова встретиться лицом к лицу к месье Зигзагом. Потемкин тем временем продолжал действовать в Париже. 9 апреля Лаваль согласился на совместное коммюнике, в котором говорилось, что Франция и СССР договорились заключить двусторонний пакт не позднее 1 мая. На следующий день Потемкин отправил телеграмму Литвинову о том, что встреча с Лавалем прошла не очень хорошо. Хотя Лаваль и подтвердил свою приверженность курсу Бонкура — Барту, он всячески затягивал дело с «джентльменским соглашением», которое позволило бы продвинуться вперед в обсуждении предложений по Восточному пакту, выдвинутых Литвиновым Франции 2 апреля. Лаваль ответил, что не хочет рисковать, раздражая коллег из Великобритании и Италии до встречи с ними в Стрезе. Этот ответ Потемкина не устроил[949].

На официальном завтраке на набережной Орсе, где присутствовал Титулеску и министры Малой и Балканской Антант, Лаваль выступил с речью, в которой поклялся в верности союзникам и пообещал защищать их интересы. Присутствовал и Мандель. Был ли он прислан министрами-единомышленниками, чтобы присматривать за Лавалем? Очень может быть. Лаваль ударился в разглагольствования об «элегантности французской политики». «Чтобы внести ясность в положение, — докладывал не без издевки Потемкин, — я ответил ему [Лавалю] по всем пунктам». Как обычно, стояла задача поймать Лаваля на слове. Потемкин во всеуслышание заявил, что «кое-кто во Франции посмел утверждать, что СССР пытается навязывать переговоры силой», заявляя, будто Франция менее заинтересована в пакте о взаимопомощи, чем СССР, бросая тень на советскую власть, высказывая мнение, будто Франция, вступив в сотрудничество с Москвой, принесла себя в жертву. «Сами французы предложили нам пакт, — сказал он, — и они уговорили нас войти в Лигу Наций, дабы скорее его заключить». Все это было правдой. Затем Потемкин нанес удар: он упомянул Женевский протокол — соглашение, заключенное с целью не обманывать друг друга, и заметил, что французы неоднократно нарушали обязательства. В этом что, состояла «элегантность» политики Лаваля? Элегантно воткнуть нож в спину? У присутствовавших на встрече министров, вероятно, разом перехватило дыхание. Мандель точно встревожился. И решающий свой удар Потемкин нанес, заметив, что Лаваль отверг свое «джентльменское соглашение», предложенное днем ранее. По словам Потемкина, присутствовавшие на встрече его коллеги с ним согласились. «Дело завершилось торжественным заявлением Лаваля», что франко-советский пакт будет заключен к 1 мая и ничего «постыдного» в Стрезе не случится. Лаваль прямо заявил, что «либо он уйдет из правительства, либо доведет дело пакта до конца». В этот момент в разговор вмешался Титулеску, он подчеркнул важность франко-советского пакта. Это был очень грамотный дипломатический шаг, он разрядил обстановку. «Сцена закончилась тостами и излияниями, — замечает Потемкин, — весьма напоминавшими деревенский свадебный сговор». Потемкина трудно обвинить в отсутствии желчного юмора. «Лаваль был весь в поту, жена его упрашивала меня верить “этому человеку”, который окончательно де связывает свою судьбу с нами»[950]. Согласно источникам Соколина, Лаваль собирался «нейтрализовать» Титулеску, яростно поддерживавшего Восточный пакт. «Не надо в Мск [Москву] сообщать о пресловутых колебаниях Лаваля, — очевидно, эта фраза принадлежала Лавалю и была адресована Табуи. — Нужно изображать дело так, что если еще немножко поднажать и немножко уступить, то дело вот-вот выгорит».

Неосторожные замечания Лаваля очень быстро стали достоянием общественности. В Париже, где пресса была падка на скандалы, журналисты отнюдь не были стеснены приличиями. Соколин писал: «Нахальная манера Лаваля представлять дело с Восточным пактом как уступку нам, как одолжение, распространяется через близких ему журналистов на более широкие круги общественности и “друзья” уговаривают нас не настаивать на невозможном, а примириться с тем, что Франция “дает”». Соколин также слышал следующее о завтраке Лаваля на набережной Орсе: «В связи с “обещанием” Лаваля, данным им на завтраке 9.04, в присутствии полпреда и представителей Малой и Балканской Антант, “подписать” [пакт. — Ред.] до 1 мая, журналисты, гавасовцы[951] и дружественные СССР деятели ставят два вопроса: является ли апрельское обещание Лаваля более серьезным, чем его январское заявление в Женеве и что он собственно обязуется подписать до 1 мая, ибо возможна такая тактика: он предложит совершенно неудовлетворительный текст, мы его отвергнем, и он скажет, что не он виноват, а мы виноваты, если к 1 мая ничего не вышло»[952].

Лаваль был хитер и, вполне возможно, устроил это нарочно. Стратегия была рискованная, поскольку в Совете министров, а также среди союзников Франции в Центральной Европе и среди Дунайских стран Восточный пакт все еще пользовался поддержкой. Затем в переговорах наступило своего рода затишье: Лаваль уехал в Стрезу, а Литвинов — в Женеву. Пока Литвинов ждал Лаваля в Женеве, он сообщил о многочисленных слухах по поводу предложений о франко-советском соглашении от 2 апреля. «Меня предостерегают, — телеграфировал он в Москву, — против новых интриг, пущенных в ход Польшей для срыва соглашения. Она нажала все кнопки в Париже, чтобы воздействовать на франц[узское] пра[вительство], но Лаваль все-таки заявляет, что он теперь связан джентльменским соглашением». И это было неудивительно. Очевидно, что и британцы в Стрезе работали над подрывом франко-советских переговоров. «Таково же мнение только что посетившего меня