Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг. - Майкл Джабара Карлей

Потемкина в присутствии Леже. «Он [Лаваль] был явно растерян, — писал Потемкин — пытался убедить меня, что ничего неприемлемого для нас в измененной редакции протокола нет, беспомощно оглядывался на Леже, который также был в подавленном состоянии». Лаваль осведомился, приедет ли Литвинов из Женевы в Париж, очевидно, надеясь, что с ним он сможет договориться. На самом деле Литвинов уже выехал в Москву, и Парижу приходилось менять планы. Возникла неловкость, поскольку в связи с отъездом Литвинова пришлось отменить запланированный официальный обед. Конечно, все мысли Лаваля были о том, что он скажет прессе, которая ждала новостей о заключении пакта. Условились сообщить, что в ближайшие несколько дней ожидается пауза, после чего пакт будет парафирован в Париже и подписан в Москве.

Как записал Потемкин, от Лаваля он отправился к Эррио и тот, выслушав его рассказ, воскликнул: «Катастрофа!» Читатели понимают, почему Леже и Бадеван отредактировали уже согласованный текст и затем пытались поставить Потемкина перед фактом. «Он [Эррио] заявил, что Совет министров не был информирован Лавалем о деталях переговоров. Пакт был доложен в основных чертах и одобрен единодушно». Пока Потемкин и Эррио разговаривали, Эррио поступил звонок от Леже с просьбой прибыть в МИД. Эррио попрощался с Потемкиным, «обещал уладить дело до вечера и бранил Лаваля, допустившего “бестактность” и наносящего величайший вред Франции своей “вульгарной политикой”». Часом позже, как рассказывает Потемкин, Эррио вернулся и встретился с ним в посольстве. Эррио был только что от Лаваля, который велел ему «исправить то, что произошло», пока пресса не раздула огромный скандал. Эррио привез с собой новую версию текста, им составленную, и пообещал пойти с ней в правительство. Он прочитал текст Потемкину, тот переписал его для того, чтобы отправить телеграммой в Москву. Текст не сильно улучшился, но от Потемкина комментария не последовало (он высказался позже, в длинной депеше Крестинскому). Эррио попросил Потемкина немедленно телефонировать Литвинову заверения в искренности французского правительства и его желании провести переговоры как можно скорее. Он даже желал говорить с наркомом лично. В итоге Эррио успокоился и, как только Потемкин заказал звонок в Москву, откланялся. Потемкин вкратце переговорил с Крестинским — тот заверил, что, когда Литвинов вернулся в Москву, папка была направлена на рассмотрение в правительство, то есть в Политбюро. Потемкин также отметил, что французская печать, включая правую, выражает озабоченность в связи с тем, что Литвинов не приедет в Париж. В правительственных кругах говорили, что ничего необычного не происходит. Посольство всеми силами старалось избегать конкретики и сообщало лишь, что советское правительство сейчас рассматривает женевский вариант текста и, получив отчет Литвинова, будет принимать решение[961].

Через свои связи в НКИД Альфан узнал о скандале в Париже. Лаваль утверждал, что имело место лишь разночтение в формулировках договора, однако Альфан заподозрил, что все гораздо серьезнее. От него не скрылось возмущение советской стороны, и он предупредил Париж о том, что Сталин может прервать переговоры[962]. Потемкин подтвердил наблюдение Альфана более подробной депешей. Когда Лаваль впервые встретился с Потемкиным 19 апреля, он поначалу не поверил, что Литвинов уехал из Женевы и отправился в Москву. Когда же Потемкин заверил его в этом, Лаваль начал тщетно пытаться убедить собеседника, что возникшие разногласия связаны исключительно с формулировками в документе. По мере того, как Лаваль осознавал потенциальные последствия отъезда Литвинова, ему становилось все больше не по себе. Потемкин отвечал, что возмущение вызывают не формулировки, а поведение Леже и Бадевана. Лаваль пытался стоять на своем, но Потемкин лишь пожал плечами и ответил, что Литвинов доложит обо всем правительству, и тогда будут готовы новые инструкции.

Сдержанное поведение французской прессы, о котором Потемкин изначально сообщал в телеграмме, продлилось недолго. Ряд газет объяснил отказ Литвинова приезжать в Париж капризом, придирчивостью и завышенными требованиями. Такая оценка была явно кем-то продиктована и не могла быть оставлена без ответа. Высказались Пертинакс, Табуи и даже лидер социалистов Леон Блюм. По-настоящему же Потемкина беспокоили нападки на Лаваля в ежедневной коммунистической газете «Юманите», где его окрестили «первым пособником Гитлера» и «Лаваль — война» («Laval-la guerre»). Конечно, подобные обвинения выглядели бы абсолютно оправданными после 1940–1941 годов, но в 1935 году пока еще нет. Лаваль болезненно отреагировал на эти нападки и собирался в ходе своей предвыборной кампании в Обервилье ответить разгромным антикоминтерновским плакатом. В прошлом, и это Потемкин прекрасно знал, подобные противостояния выливались в целые антикоммунистические кампании в печати; одна из них в 1927 году привела в конечном счете к отзыву советского полпреда. «Накануне возобновления наших переговоров о пакте, — заметил Потемкин, — едва ли можно признать уместной всю эту страстную полемику, связанную с вопросом о франко-советском пакте, в особенности когда она становится достоянием улицы и при том возбуждает догадки об активной причастности к ней советского полпредства». Обстановка грозила выйти из-под контроля в Обервилье, затем в Париже, а потом и во всей Франции[963].

Читателям, возможно, интересно, вел ли французский МИД стенограммы бесед Потемкина с Лавалем. Судя по всему, нет. Даже если такие записи и существовали, то вряд ли они столь же вопиюще, как записи советского полпреда, обнажили двуличность французского МИД. Эррио также не вел запись своих бесед с Потемкиным. Очевидно, он взвалил на себя задачу спасти пакт о взаимопомощи, пусть даже в исковерканном варианте. Немудрено, что Лаваля Эррио раздражал.

Телеграммы Потемкина произвели в Москве очень дурное впечатление. Поведение Лаваля и его «клерков» Леже и Бадевана напоминало, по крайней мере по рассказам Потемкина, американскую комедию пощечин, однако в Москве Сталину и его ближайшим соратникам было не до смеха. 20 апреля Политбюро вновь провело собрание и выпустило новую директиву для Потемкина: «Советуем не слишком ангажироваться на счет соглашения с французами и не забегать вперед, чтобы потом не получился у вас конфуз, если проект договора не будет одобрен в Москве.

Второй раз предупреждаем Вас не забегать вперед и не создавать тем самым иллюзии о том, что будто бы мы больше нуждаемся в пакте, чем французы. Мы не так слабы, как предполагают некоторые». На следующий день ТАСС опубликовал краткое коммюнике, предложенное Сталиным и одобренное Политбюро: «Переговоры между т[оварищем] Литвиновым и Лавалем временно приостановлены. Тов[арищ] Литвинов вызван в Москву для доклада Совету народных комиссаров»[964]. Неудивительно, что Лаваль отчасти пошел на попятный, поскольку в случае провала переговоров он был бы вынужден подать в отставку. А еще он никогда не забывал о выборах в Обервилье.

22 апреля Литвинов вернулся в Москву и этот день,