Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг. - Майкл Джабара Карлей

Если не забыли, шел апрель 1935 года. В Москве немецкий посол Фридрих Вернер фон дер Шуленбург приехал в НКИД пожаловаться Литвинову. Немцы в Москве часто ездили с жалобами, так что ничего удивительного. В этот раз причиной стала статья Тухачевского о германском перевооружении. Шуленбург назвал неприемлемым, что высокопоставленный советский чиновник публично в деталях рассказывает о немецких вооружениях. Тухачевский, очевидно, тщательно перепроверил все данные. Посол получил ответ, что если немецкое правительство смущают цифры, то можно опубликовать информацию в прессе. НКИД предлагал такие дела обсуждать более открыто. «Мы знаем, что Гитлер держится другого метода и предпочитает за нашей спиной говорить с англичанами об опасности, которую якобы представляет для Германии и для всей Европы наша Красная Армия, о наших агрессивных замыслах и т. п.», — не сдержался Литвинов. «Это дело вкуса, — продолжал он. — Мы предпочитаем не скрывать того, что мы думаем о политике Германии»[939].

В Париже царили волнение, озлобленность и отсутствие уверенности в завтрашнем дне. 6 апреля состоялось заседание Совета министров. По словам Эррио, Лаваль заявил, что будет иметь дело с Советами только ради того, чтобы поддержать Малую Антанту или предотвратить заключение германо-российского соглашения. Для французов это была нижняя планка в поддержании идеи укрепления франко-советских отношений. Любопытно, что при этом Лаваль выступал за франко-германское соглашение. «Но в целом — и он это признает, — отметил Эррио, — он опасается выступления большевистской армии против французских войск»[940]. Антикоммунизм был смертельной страстью Лаваля.

Зыбучие пески французской политики

Советское посольство исправно информировало НКИД о переменчивом, как зыбучие пески, французском общественном мнении. Советский Союз держал связь с французской прессой через Владимира Соколина. «За последние дни, — докладывал тот, — близкая правительству печать все ярче отражала нежелание Лаваля ангажироваться в дела Восточного пакта, до полного исчерпания других возможностей. Из упомянутой печати и устных высказываний близких Лавалю людей явствуют следующие настроения Лаваля: он, разумеется, предпочитает широкий пакт, с участием Германии». Лаваль рассчитывал на «инициативу англичан» и собирался созвать большую конференцию с участием немцев, итогом которой может стать заключение генерального пакта о консультациях, ненападении и неоказании поддержки агрессору. Такое развитие событий Литвинов собирался предотвратить. Соколин поделился запоздалым наблюдением, что Лаваль пришел в настоящее бешенство. «Раздражение Лаваля при упоминании о Восточном пакте, о позиции СССР, о необходимости принять решение чрезвычайно велико». И это не должно удивлять читателей, поскольку Потемкин и Литвинов при каждом удобном случае твердили Лавалю о недопустимости дальнейшего промедления. Политика «малых шагов» и задержек, которой придерживался Лаваль, какое-то время устраивала, но теперь Литвинов хотел положить ей конец.

В отчетах, направляемых в Москву, информация соседствует с дезинформацией, и порой там содержались весьма странные вещи. Вот что сообщил Соколин: «Из масонского источника под “большим секретом” сообщают, что представители генштаба в “Великом Востоке” говорят о превентивной войне в июне 1935 года как о принятом решении. Затруднения и возражения против Восточного пакта муссируются для маскировки. Франция втайне от нас и от своих союзников внезапно откроет военные действия в уверенности, что союзники охотно помогут ей, после начала войны».

Отражало ли данное сообщение взгляды каких-либо французских руководителей? Верховного командования — точно нет. Позже масон — информатор Соколина — сообщил, будто Генштаб не верит в эффективность поддержки в рамках франко-советского пакта, но, затягивая переговоры с советской стороной, намерен попробовать договориться с немцами. Словом, извечный французский кошмар и дилемма. Масон утверждал, что, если рассчитывать на помощь СССР, нужно действовать сейчас.

Соколин не был легковерным человеком и возразил своему масонскому информатору (по всей вероятности, офицеру французской армии), что все это звучит как несусветная фантазия. Тот настаивал, что информация проверенная, что ради дружбы с Соколиным он раскрыл ему важную государственную тайну, к которой не стоит относиться легкомысленно.

Соколин попросил разъяснений, но масон лишь сказал, что «Генштаб не может отвечать за целостность Франции, если война будет отсрочена хотя бы на год».

Пьер Лаваль

Эту запись в рабочем дневнике Соколин завершил любопытным портретом Лаваля: «Типичный французский крестьянин. Весел, склонен к откровенности, которой сам боится; в разгаре разговора может вдруг замкнуться. Крайне издевательски относится к внешним атрибутам власти, но обижается, если не воздают положенного минимума почтения ему самому. Не любит военных всех стран.

Убежден, что Красная Армия как наступательная сила “не существует”. Он повторяет это окружающим. “Меня интересует только их авиация, — говорит он, — и то, говорят, что у них бьют материальную часть больше, чем в других армиях”.

Он очень не любит англичан и терпеть не может американцев. Он любит “уютных” людей, простых, “задушевных” до известной степени. Крайне чувствителен к вниманию, оказываемому его дочери, с которой он не расстается. (Есть сплетни о ее связи с [Жаком] Дорио и с родным отцом.)

Считает, что он лучше любого французского министра может нас понять, ибо он из подлинных крестьян, был бедняком, прошел социалистическую школу. Бывает демагогически циничен, но также умиляется при воспоминании о борьбе французских рабочих за республику. Очень скуп и жаден. Умеет быть очаровательными, в особенности с рабочими»[941].

Мало кто удостоил Лаваля столь детального портрета, как Соколин. Лаваль родился в 1883 году в Шательдоне, строго к западу от Лиона и к югу от Виши. Его отец, среди прочего, владел кафе и гостиницей. Юный Лаваль сам зарабатывал себе на учебу: иногда официантом в кафе у своего отца, иногда преподавал в лицеях в окрестностях Лиона. За бакалаврской степенью он отправился в Париж, затем в Лион — за лицензиатом по зоологии, после чего вернулся в столицу изучать право. В 1909 году он женился, у пары вскоре родилась дочь Жозе. Он стал адвокатом и защищал членов профсоюза, у которых возникали проблемы с законом. С фотографии, датированной 1913 годом, на нас смотрит привлекательный, наивного вида молодой человек с роскошными, зачесанными набок волосами, гладко выбритый, если не считать не слишком пышных усов. В 1914 году он победил на выборах и прошел в Палату депутатов от партии социалистов. Социалистом в полной мере, по его собственному признанию, он не был, и в 1922 году он не стал продлевать членскую карточку. В следующем году он стал мэром Обервилье. Он зарабатывал на жизнь юридической практикой, но параллельно занялся бизнесом и обрел репутацию довольно сомнительного дельца с еще более сомнительными связями в деловых и финансовых кругах. В итоге он приобрел газету в Пюи-де-Дом, которая также