При свете зарниц - Аяз Мирсаидович Гилязов

Где ты, Ибрагим? – В белой шали, в белых варежках, Адиля светится в темноте. – Ты что же сидишь? Примёрзнешь к саням. Идём скорее. Дамир, куда ты запропастился? Иди в тот дом, мы там с девочками, – она махнула белой варежкой на крайний дом. – Идите же скорее.

Как чего-то забытого, коснулись ноги деревянных ступенек крыльца. Сени. Нас окутало тепло. Как тихо! Не воет ветер в ушах, не гудят провода.

Прислонившись к косяку двери, нас встречает хозяин. Судя по всему, он был на войне: ладно сидит на нём поношенная гимнастёрка. Почему он не здоровается с нами, почему не зазывает, как остальные? Да он даже не кивнул нам.

– Заходите, заходите, – радушно приглашает хозяйка. – Раздевайтесь. Вот сюда кладите вещи. Здесь они хорошо просушатся.

А хозяин даже с места не двинулся, когда мы вошли. Щёки у него впалые, лицо суровое, редкая бородка двумя большими пучками торчит в разные стороны. Меня охватило беспокойство: несмотря на то, что нас сюда определило правление, наш приход явно не по душе хозяину.

– Зовут моего хозяина Габбас-абзый. А меня – Сарвар-апа. Притомились? Отдыхайте, отдыхайте да рассаживайтесь, ноги, небось, гудят. Ну как дошли? Мы вам очень рады! – Женщина говорила без умолку и вертелась веретеном, словно старалась загладить недовольство мужа. Отбирала у нас одежду, развешивала возле печки наши вязаные чулки, платки, раскладывала стёганки и телогрейки.

Кроме мужа с женой, здесь ещё есть взрослый человек: на нарах, скрестив ноги, сидит старик. Похоже, он молился. У него значительное лицо, волосы и борода, подстриженная по-мусульмански, седы, но красивы и густы. Мы по очереди подошли к нему и пожали его тёплую костлявую руку.

Мальчонка на печке таращит глазёнки, улыбается. Рядом с ним засопели и заворочались ещё трое. Видно, испугавшись незнакомых голосов, заплакал один из них, за ним другой, третий. Только старшенький, лет девяти, не отрываясь, смотрит на нас.

Из-за печи высунулся телёнок в широком ошейнике, но, увидев нас, спрятался обратно.

– Наделали мы вам хлопот, – решил я всё-таки обратиться к хозяину. – Детей разбудили. Вы уж извините.

Хозяин продолжал молчать.

– Да брось ты, – затараторила Сарвар-апа. – Мы уже привыкли. Вот только вчера у нас переночевало двенадцать человек! А вас всего восемь. – Тонкая прозрачная картофельная кожура вилась из-под её быстрых пальцев.

– Двенадцать? – ахнули девушки. – Где же это все могли уместиться?

– Я помогу, – Адиля взяла было нож из ведра, но Сарвар-апа воспротивилась:

– Посмотри-ка на себя, ты ведь совсем из сил выбилась, отдыхай-ка.

Наконец я тоже уселся и вытянул ноги, только теперь почувствовав, как они устали.

– Мы растим хлеб, – не замолкала Сарвар-апа, – а вот на сторону его не вывозим. Сеем только сортовыми семенами. Проверять наши поля приезжают аж из самой Казани.

Оказывается, в Касли – сортоиспытательный участок! Счастливый колхоз, на особом счету! «Всю ночь они стонут!» – вдруг словно на весь дом зазвучал голос Дамира.

– Говорят, голод везде… – Сарвар-апа дочистила картошку и теперь ставила её на огонь. – Говорят, скотина дохнет…

– Ну чего? Ты расстегнись, легче будет. – Адиля сидела рядом, и от неё шло тепло. – В Сарсазе половину полей тоже засевают сортовыми семенами, – неожиданно громко сказала Адиля.

– Наши прошлые гости рассказывали…

– Прошлые, наверно, Габбасу-абзый больше понравились. А мы не очень… – не выдержал я взгляда хозяина, всё ещё стоявшего у двери. – Нам и двух слов не сказал.

– Не говорит он и не слышит, – тяжело вздохнула Сарвар-апа. – С войны таким вернулся. Зимой сорок четвёртого, когда немцу уже хвост прикрутили и до победы оставалось совсем немного, рядом с ним разорвалась мина. Врачи уверяют, что он ещё может заговорить. Вот бы на счастье детям…

– А вы откуда сами будете? – скрипуче перебил её старик.

Глаза мои нечаянно стали слипаться, уши словно ватой забились, и хоть голод сильнее сна, не могу сделать ни одного движения, не могу сказать ни слова.

– Разморило тебя.

С трудом раскрываю глаза: Дамир словно и не шёл тридцать семь вёрст, в лице его, в позе нетерпение.

– Осенью построили новую баню, так сейчас благодать, щепок осталось много, – говорит Сарвар-апа.

А Адиля рассказывает, как мы шли да как встретили трактор и коней, да по каким домам здесь распределились ночевать. Откуда у неё силы?

– Где, где остановились ваши товарищи? Неужто в доме Маджида?

С трудом открываю глаза, уж очень заволновалась хозяйка! Она что-то быстро показывает мужу.

И без того морщинистый, широкий лоб хозяина морщится ещё больше. И вдруг Габбас-абый улыбнулся. Впервые на его лице появился живой свет. Габбас-абый согласно кивнул головой, поспешно оделся и вышел.

– У них муж остался лежать под Сталинградом. – Голос Сарвар-апа монотонно гудел, не всё я понимал из того, что она говорила. – Несчастье за несчастьем… Корова озими объелась… Погреб с картошкой залила вода…

– Смотри-ка, – толкнул меня в бок Дамир.

Я окончательно проснулся, потому что один за одним, нерешительно, уже входили наши аульчане – всего десять человек. Последним – Габбас-абый. Он улыбался, помогал людям раздеться. Сам поставил на стол большую чашу с картошкой.

Почему нас встретил хмуро, а этих – душой нараспашку, я так и не понял.

– Жалеет он нас, – сказал Дамир. – Смотри, руки у него дрожат! Всем досталось сильно: и мёртвым и живым.

Адиля помогала Сарвар-апа собрать на стол. Раскрасневшаяся, кругленькая, она легко пробиралась между людьми, которые расселись цепочкой на лавке, подобно береговым ласточкам, и на стулья по два человека, и на пустые кадки, принесённые хозяевами из чулана, – иголке теперь негде было упасть. Но Адиля двигалась свободно, и я невольно залюбовался ею.

Нам с Дамиром не хватило места, и мы устроились у печки, пристроив миску с картошкой у меня на коленях. Маленькие кусочки, совсем маленькие, кладу в рот и медленно жую, а они всё равно жгут. Никогда в жизни не ел такой вкусной картошки.

А Габбас-абый поворачивается от одного к другому, словно пытаясь понять, о чём говорят, а мы всё молчим.

Адиля тоже смотрит на Габбаса-абый с жалостью, подкладывает ему картошку.

Сарвар-апа перехватила её взгляд.

– Говорят, ему надо отдохнуть. Пусть, мол, к морю съездит. Контузия, говорят, у него сильная. А спросят эти врачи, кто останется работать в колхозе? Какое ещё тут море? Какой отдых? Мужчин по пальцам можно пересчитать. Сегодня целый день готовили вам семена. – Сарвар-апа не ела, сидела прямо, обхватив плечи руками. Платок туго стягивал её лицо, отчего глаза казались больше. – Вот наладится немного жизнь, полегчает… Вы добра ему пожелайте, – она вытерла слёзы концом платка.

Только тут я понял, почему так суетится она, так спешит накормить, обласкать хоть восемь,