Каждому свое - Елена Евгеньевна Съянова

находится в плену не у русских, а у англичан. Следующая мысль у него была такая: «Один черт! Нужно изыскать способ самоубийства». Своим намерением он сразу поделился с внезапно возникшим возле его постели Феликсом Керстеном. Но тот энергично потряс головой:

– Успокойтесь, Роберт. Вы в безопасности. Здесь все свои. Самоубийства совершаются в другом месте, а здесь все полны решимости действовать в противоположном направлении.

– А… что со мной? – вдруг усомнился Лей. – Меня куда-то ранило?

– Вы целы и невредимы, – усмехнулся Керстен. – И, по-моему, отлично выспались.

Только сейчас в прояснившемся сознании Лея медленно и неотвратимо поднялась во весь рост неприглядная картина произошедшего с ним. Он понял, что ничего не было: ни боя, ни автоматных очередей, ни взрывов… а была усталость, бутылка коньяка и постыдный пьяный сон, в который реальность, точно иллюстрации в книгу, вставила картинки того, как он должен… обязан был себя повести. Опять судьба показала ему кукиш!

Над кормой надрывалась чайка. Она так надоела охранникам из СС, что один даже прицелился в нее, но спрятал вальтер, увидев появившегося на палубе Лея. Почти следом за ним вышел Риббентроп, тоже ночевавший на «Патрии».

– Вы уже знаете? – спросил он.

– Что?

– Все кончено, вот что! Я всю ночь не мог уснуть. Я сегодня же уеду. Без него… все потеряло смысл.

Он смотрел вверх на кричавшую чайку; глаза наполнились слезами.

Роберт понял.

– Когда? – только и спросил он.

– Вчера. Днем. В половине четвертого, кажется.

– Господа! Господин рейхспрезидент просит к обеду! – громко произнес сзади адъютант Деница.

Риббентроп резко повернулся к Лею:

– Вы в новом составе, знаете? Станете служить?

– Нет, не стану, – ответил Лей. – Больше никому и ничему. Хватит.

– Тут по поводу вас… какие-то разговоры. – Риббентроп подошел поближе. – Пока вы спали… вчера, я кое-что слышал. Никто ничего толком не знает, но подозревают, что фюрер оставил вам какое-то особое распоряжение по поводу партийной казны. Всех это очень интересует.

– Спасибо, что предупредили, – кивнул Лей. – А к Борману разве нет вопросов?

– Прежде всего нет самого Бормана.

– Его нет здесь? И не было? – уточнил Лей.

Риббентроп отрицательно покачал головой:

– Вчера он прислал телеграмму о назначении Деница рейхспрезидентом вместо Геринга. Это было еще без меня. Сегодня уже при мне Дениц получил телеграмму от Геббельса, что завещание выслано и что Борман тоже намерен выехать. С тех пор никаких сведений нет.

– А Геббельс разве не собирался сюда?

– Я об этом ничего не слышал.

У Роберта под сердцем прошел холодок.

Они спустились в столовую, где находились новый президент Карл Дениц, Гиммлер, Функ, Кейтель, Шпеер и прочие знакомые лица. Выглядели все, как и сам президент, довольно пришибленно; аппетита ни у кого не наблюдалось.

Лей, ничего не евший по меньшей мере двое суток, вообще не смог проглотить ни куска. На сердце набегали холодные волны. На него напал один из тех приступов заикания, когда он слова не мог выговорить, не споткнувшись. Зато внутрь слова стекали ровным потоком, и он говорил с собою спокойно, без запинки, все называя и ничего не обходя стороной.

Самым страшным была не смерть Адольфа и, по-видимому, Евы – тоже, а молчание Геббельса, не раз прежде заявлявшего о намерении разделить ту же судьбу. А Магда говорила, что будет с Йозефом до конца.

«Что же они с детьми-то сделали? – спрашивал себя Роберт. – Перестреляли их, что ли, или потравили, как крысят?! Господи… Хельге тринадцать! За нее-то не могли решить!

– Тебе нехорошо? – спросил, наклонившись к нему, Функ.

– Н-нужно с-с-связаться с Г-геббельсом… с б-бункером… – Лей совершенно не мог говорить.

– Связи с пятнадцати тридцати нет, – уточнил Дениц. – Будем еще пытаться.

Попытки связаться с бункером делались постоянно. Лей, сидя с телеграфистами и наплевав на деликатность, вдоль и поперек изучил переданное ему Магдой для Гарольда письмо. Роберта бросало то в жар, то в холод от этих твердо, красивым почерком выведенных строк:

«Мой дорогой сын! Мы уже шесть дней живем здесь, в этом бункере. Здесь все мы: твой папа, пять твоих маленьких сестренок и братишка и я, – закончим свою жизнь как национал-социалисты, единственно возможным и достойным способом… Мир, который настанет после ухода фюрера и национал-социализма, не стоит того, чтобы в нем жить; поэтому, уходя из жизни, я возьму с собой и детей. Им будет плохо в той жизни, которая настанет после нас; поэтому милостивый Бог простит меня за то, что я сама дам им избавление… Дети ведут себя чудесно! Они обходятся без всякой помощи в этих странных обстоятельствах. Сами укладываются спать, сами умываются, сами кушают – и всё без плача и хныканья. Бывает, что снаряды рвутся прямо над бункером, и тогда старшие прикрывают собой младших… У нас теперь только одна цель: быть верными фюреру и умереть вместе с ним; ведь то, что мы можем окончить жизнь рядом с ним, – это милость судьбы, которой ни в коем случае нельзя пренебречь!.. Каждый человек должен когда-то умереть, и кто знает, что лучше: жить недолго, но достойно и умереть мужественно или терпеть долгие дни позора и унижений!..»

Конечно, Магда писала это, не зная, как будет добираться до Гарольда это письмо, через чьи руки к нему попадет… и все же Роберту было страшно. Он твердо решил, что вылетит в Берлин.

Связи по-прежнему не было. Наконец из Берлина добрался-таки курьер (как потом выяснилось, единственный из четверых посланных) – чиновник Министерства пропаганды Лоренц, с экземпляром завещания Гитлера. Этот экземпляр предназначался для вечного хранения в будущем музее истории нацизма, в Мюнхене. К нему было приложено своеобразное «послесловие» от Йозефа Геббельса:

«Бредовые планы предателей омрачили эти критические дни войны; теперь для меня единственно возможное решение – держаться вместе с фюрером до конца, до самой смерти. Таким путем я хочу сослужить службу немецкому народу и его будущему. Наступают тяжелые времена, и теперь хороший пример может оказаться еще важнее, чем обычное мужество. Исходя из этого, я объявляю от себя лично и от имени моей жены и детей о нашем непреклонном решении не покидать столицу рейха даже в случае ее падения и кончить жизнь на стороне фюрера, потому что для меня жизнь вне службы фюреру и не на его стороне не имеет никакой ценности.

29 апреля, 1945, 5.30 мин. утра. Берлин

Йозеф Геббельс»

Лей полчаса вытряхивал из полумертвого от усталости Гейнца Лоренца хотя бы какие-то сведения о Геббельсах. Но Лоренц покинул бункер двадцать девятого, в седьмом часу утра, фюрер был еще жив и здоров…

– Фюрер сказал, что, даже если его самого уже не будет в живых, генерал Венк сумеет вызволить тех, кто останется, –