Товарищество на вере. Памяти Инны Натановны Соловьевой - Анатолий Смелянский

неотступно: выручал, дарил – далее по списку. Вот меня он обещал похоронить. Очень грустно, что не он меня, а я его провожала – и чувствовала себя обездоленной, слепой и глухой от одиночества.

Спасибо тебе, что вот плачу вместе с тобой. Ты сказал прекрасно.

05.04.2018

Москва

Толечка, любимый, – пишу тебе без прямого повода, просто хочется видеть тебя, слышать и т. д. Я в распаде – третью неделю собираю себя ложкой, делаю это не слишком уверенно. Что получится, Бог весть. 7 апреля должна буду рассказывать все тем же терпеливым слушателям в помещении у Фоменок[19] все про то же, про странный русский сериал XIX века. Сериал завязан «Горем от ума». Я намереваюсь довести сюжет до «Чайки», где развязки так и не получаем. Не считать же развязкой нарастающее чувство целостности – русской драмы, русской реальности, русской нескладехи. Не знаю, что получают мои слушатели, – мне труд перечитывания занимателен. Вот сейчас любопытно разглядеть сходство двух трилогий, написание которых синхронно завершается под конец 60‑х годов XIX века, – трилогия А. К. Толстого и трилогия А. В. Сухово-Кобылина. Любопытно ловить ноты абсурда в обеих.

В пьесе «Царь Борис» нету самозванца. Есть какой-то Гришка с монастырским акцентом, но не тот. Есть Митька из шайки разбойников – опять не тот, не он. Да и призрака не будет. Будет разве что сцена, где призрак того гляди воплотится. Вроде бы бродит в царских покоях, смущая стражников, как тень смущает часовых на эспланаде у стен Эльсинора. Царь Борис готов приказать, чтоб пришельца остановили бердышом (протазаном? – см. разные переводы начальных сцен «Гамлета»). Тень так и не воплощается, Борис умрет, встречи нет.

Пьеса «Царь Борис» вовсе не шедевр; мысль трилогии тут не имеет ни разрешения, ни мужества открыть себя как неразрешаемая.

«Архитектура трагедии», о которой как о новшестве А. К. Т. (А. К. Толстой) с гордостью говорит в своем плане постановки «Царя Федора», сбита. Сближение с абсурдом? Скорее, лишь просчеты композиции. Пространство трагедии взято как пространство ширящееся. Нарастают неясности, все труднее дышать.

Так же нечем дышать в «Смерти Тарелкина». От этого взвоют три великих актера Художественного театра, когда в 1926 году тут соберутся ставить Сухово-Кобылина. Воняет тухлой рыбой, которой щедро обложен мнимый труп Кандида Касторовича.

Любопытно и на то взглянуть: автор, идущий к завершению трилогии, граф Алексей Константинович, тяжко болеет астмой, он задыхается, у него чудовищные головные боли.

Врачи от болей спасают его морфием. В наши дни о смерти графа сказали бы: умер от передозировки.

Вообще полно занимательных сюжетов.

Было бы с кем их обговорить. Кого уговорить на них?

Хочется, чтобы ты увлекся, например, таким волнующим меня общим сюжетом: жизнь культуры при Советской власти. Просто диву даешься, сколько было хорошего. Что за чудеса – как оно могло статься! Вот это и показать: явить вживе, изучить, разгадать, как оно могло статься!

Надо же спасти от забвения и от поругания то, что на самом деле было же! Своими глазами видела. Вот спасибо, Нея Зоркая[20] написала об Андрее Дмитриевиче Попове. Не попробовать ли мне, нет, сил нету. А у тебя?

Я по тебе очень скучаю, Толечка. Проявляйся! Будь добр, проявляйся почаще! Ну, напиши хоть, что ты делаешь, – я ведь не знаю! Рабочий день свой опиши, рабочую неделю, год – что пишешь, где читаешь, с кем видишься. К каким делам я должна бы сейчас тебя ревновать?

Живи хорошо! Я тому порадуюсь.

Твоя Инна.

1 мая 2018

Бруклайн

Инночка, прости ради бога, что не писал и не звонил.

Прилетел из Москвы после похорон и вступил в долгую полосу какого-то тупого равнодушия ко всему. Ты как никто другой знаешь мою жизнь при двух Олегах, она была насыщена разными делами, часто довольно важными. Мы издали уйму книг, вывели школу на международный простор, я работал много лет в двух странах, в лучшем университете на свете, занимался книгами, телевидением, миллионом вещей. Казалось, так будет еще долго-долго. Все это оборвалось в марте. Для меня оборвалось. Я написал прямо в день похорон Олега заявление об уходе из Художественного театра. Еще до назначения Сережи Женовача. Но ни с ним и ни с кем другим никаких новых дел я не могу уже начинать.

Разделенный в пространстве, теперь живу в остром ощущении раздельности во времени. Утро начинается с русских новостей, и понимаю, что за пределами моей жизни (не только в близкие годы) ничего хорошего не будет. Тут одна очень известная здесь приятельница[21], когда-то основавшая в Мичигане издательство Ардис, отвечая на вопрос одной русской слушательницы в местном книжном магазине, как ее сыновья относятся к России, ответила: «Я люблю тихий завтрак». По-русски ответила. Попросили прояснить, и она прояснила. «Ну, у меня же в доме не было дня в году, чтоб не столовались и не жили советские писатели. И вот мои мальчики выходят утром к завтраку, а по-русски они не понимают, а там уже сидит Наум Коржавин…»

Остроту этого образа вспомнил мгновенно, когда именно Наум Коржавин еще в 90‑х у меня на Хорошевке пошел в туалет и в силу слабости зрения, почти слепоты, пописал мимо унитаза… Вот такой был «тихий завтрак».

К чему веду? К тому, что общаться здесь стало трудно, люди расслоились политически. В среде зоотечественников (так их называет чудесный Яша Якулов, потомок таировского Георгия Якулова) – оголтелый культ Трампа, примерно в том же цвете и градусе оголтелости, что и у наших по отношению к Жирику. Ожесточенная вражда двух партий, но в эту сторону стараюсь не смотреть. Возник, слава богу, устойчивый небольшой круг настоящих друзей. Ты б сказала «хороших людей».

Ищу точку выживания. Начал писать вторую книгу «Уходящей натуры». В ситуации полной внутренней свободы. Портрет нулевых, и всех нас на этом фоне.

Надеюсь, на год-два эта работа будет держать меня на плаву. Недавно сочинил предисловие к новому изданию мемуаров Ираклия Андроникова. Он был в юности моей ролевой моделью (как здесь любят говорить). Все видел, все понимал, каким-то образом сохранил дарование. Чего ему это стоило? Вот про это написал и попробую переслать тебе через Настю.

А что дальше? Не знаю. «Куда ж нам плыть…» – не ведаю.

Вот тебе краткий отчет. Как только наберусь сил, позвоню тебе.

07.06.2018

Москва

Толечка, любимый!

Прочла сегодня[22], т. е. текст получила с некоторым запозданием: валялась дома, совсем извели меня боли, хотя лежать еще хуже, чем ездить и сидеть