Вячеслав Молотов. От революции до Перестройки. - Александр Владленович Шубин

прикрепил к фигуре Молотова: он обвинялся во всех тех грехах, которые не должны иметь места в партии, если время возьмет свое и во главе партии перестанет стоять Сталин. Он хотел их принизить, особенно Молотова, свести на нет тот ореол, который был у Молотова, был, несмотря на то, что, в сущности, в последние годы он был в значительной мере отстранен от дел, несмотря на то, что Министерством иностранных дел уже несколько лет непосредственно руководил Вышинский, несмотря на то, что у него сидела в тюрьме жена, – несмотря на все это, многими и многими людьми – и чем шире круг брать, тем их будет больше и больше, – имя Молотова называлось или припоминалось непосредственно вслед за именем Сталина. Вот этого Сталин, видимо, и не желал»[1187].

«Я переводил глаза со Сталина на Молотова, Микояна и опять на Сталина. Молотов сидел неподвижно за столом президиума. Он молчал, и ни один мускул не дрогнул на его лице. Через стекла пенсне он смотрел прямо в зал и лишь изредка делал тремя пальцами правой руки такие движения по сукну стола, словно мял мякиш хлеба»[1188], – рассказывал Д. Шепилов. Симонов как опытный драматург добавляет в картину образности: «Лица Молотова и Микояна были белыми и мертвыми. Такими же белыми и мертвыми эти лица остались тогда, когда Сталин кончил, вернулся, сел за стол, а они – сначала Молотов, потом Микоян – спустились один за другим на трибуну, где только что стоял Сталин, и там – Молотов дольше, Микоян короче – пытались объяснить Сталину свои действия и поступки, оправдаться, сказать ему, что это не так, что они никогда не были ни трусами, ни капитулянтами и не убоятся новых столкновений с лагерем капитализма и не капитулируют перед ним. После той жестокости, с которой говорил о них обоих Сталин, после той ярости, которая звучала во многих местах его речи, оба выступавшие казались произносившими последнее слово подсудимыми, которые хотя и отрицают все взваленные на них вины, но вряд ли могут надеяться на перемену в своей, уже решенной Сталиным судьбе»[1189]. Версия Микояна отличается от воспоминаний Симонова: «Первым выступил Молотов. Он сказал коротко: как во внешней, так и во внутренней политике целиком согласен со Сталиным, раньше был согласен и теперь согласен с линией ЦК. К моему удивлению, Молотов не стал опровергать конкретные обвинения, которые ему были предъявлены»[1190].

Молотов вспоминал, что конкретно отрицал, будто выдвигал предложения послаблений для крестьян публично. «Да, я признаю свою ошибку. Но дело в том, что это был мой разговор с глазу на глаз с товарищем Сталиным, больше никого не было»[1191]. Оправдываясь, Молотов назвал себя учеником Сталина, на что тот перебил Вячеслава Михайловича и заявил: «Чепуха! Нет у меня никаких учеников. Все мы ученики великого Ленина»[1192].

Затем настала череда Микояна, и он стал возражать: «В течение многих лет я состою в Политбюро, и мало было случаев, когда мое мнение расходилось с общим мнением членов Политбюро»[1193]. Микоян подробно разобрал упомянутый Сталиным случай с Лозовским, напомнив, что тогда после обсуждения этого случая со Сталиным претензий к ним с Молотовым не было. Как вспоминал Шепилов, Микоян «обороняясь от фантастических обвинений, не преминул брыкнуть Молотова, который-де постоянно общался с Вознесенским, это уже был сам по себе страшный криминал»[1194]. Микоян трактует упоминание Молотова в своей речи иначе, чем Шепилов: «Что же касается цен на хлеб, то я полностью отвергаю предъявленное мне обвинение в том, что я принимал участие в подготовке материалов для Молотова. Молотов сам может подтвердить это. Зачем Молотову нужно было просить, чтобы я подготовил материалы, если в его распоряжении Госплан СССР и его председатель, имеющий все необходимые материалы, которыми в любой момент Молотов может воспользоваться? Он так, наверное, и поступил. Это естественно»[1195]. Судя по контексту выступления Молотова, расстрелянный Вознесенский мог быть упомянут, что ставило Молотова в опасную артиллерийскую вилку – ведь и Лозовский был именно его заместителем. А Микоян оказывался в обоих случаях в стороне. Но этим он не только защищал себя, но и опровергал опасную сталинскую схему антипартийной группировки Молотова и Микояна. Нет, перед лицом Сталина каждый сам по себе.

Во время выступления Микояна Маленков и Берия подавали реплики, которые, как понял Анастас Иванович, были «направлены против меня, как будто я говорю неправду и пр.»[1196].

Маленков и Берия потом рассказали Микояну, что «Сталин сказал якобы: „Видишь, Микоян даже спорит!“ – выразив тем самым свое недовольство и подчеркнув этим разницу между выступлением Молотова и моим. Он никак не оценил выступление Молотова и, видимо, был им удовлетворен. Со своей стороны, они упрекнули меня в том, что я сразу стал оправдываться и спорить со Сталиным: „Для тебя было бы лучше, если бы ты вел себя спокойно“. Я с ними не согласился и не жалел о сказанном»[1197].

Выслушав оправдания Молотова и Микояна, Сталин не стал вступать с ними в полемику. Он зачитал список членов Президиума ЦК КПСС из 25 человек, которых предстояло избрать. Как ни странно это выглядело после только что прозвучавшей сокрушительной критики, в списке были и Молотов с Микояном. Страна и мир пока не должны были о чем-то догадываться.

Сталин попросил не избирать его Генеральным секретарем и освободить от обязанностей председателя Совета министров. Но Маленков, который председательствовал на заседании, в кои-то веки воспротивился вождю: «Товарищи! Мы все должны единогласно и единодушно просить товарища Сталина, нашего вождя и учителя, быть и впредь Генеральным секретарем ЦК КПСС». Его поддержал Берия и гром аплодисментов зала. Сталин возражал: «Я уже стар. Бумаг не читаю. Изберите себе другого секретаря». Но кандидатуру не предложил, что показывает цену этой демонстрации скромности. Тогда вперед выдвинулся маршал Тимошенко: «„Товарищ Сталин, народ не поймет этого. Мы все, как один, избираем Вас своим руководителем – Генеральным секретарем ЦК КПСС. Другого решения быть не может“.

Все стоя горячо аплодируют, поддерживая Тимошенко.

Сталин долго стоял и смотрел в зал, потом махнул рукой и сел»[1198].

Вместо Политбюро было создано Бюро Президиума, «девятка» (Сталин, Берия, Булганин, Ворошилов, Каганович, Маленков, Первухин, Сабуров, Хрущев), в которую Молотов и Микоян уже не вошли, как и в Секретариат ЦК. Молотов был включен в комиссию по внешним делам, которую возглавлял Маленков. При этом Молотов был освобожден от наблюдения за работой Министерства иностранных дел СССР[1199].