Вячеслав Молотов. От революции до Перестройки. - Александр Владленович Шубин

раз мы знали, что он намерен из числа членов Президиума ЦК создать не предусмотренное Уставом Бюро Президиума ЦК, то есть узкий его состав для оперативной работы. Мы ждали, что он, как всегда, предварительно посоветуется с нами о том, кого ввести в состав этого Бюро. Однако Сталин появился в тот момент, когда надо было открывать Пленум. Он зашел в комнату Президиума, поздоровался и сказал: „Пойдемте на Пленум“.

Вопрос о выборах Президиума ЦК, куда вошли все старые члены Политбюро и новые товарищи, был встречен нормально, ничего неожиданного не было. Неожиданное было после. Сталин сказал, что имеется в виду из членов Президиума ЦК образовать Бюро Президиума из девяти человек и стал называть фамилии, написанные на маленьком листочке. Ни моей фамилии, ни Молотова среди названных не было»[1184]. Так Сталин засекретил от мира и народа состав высшего руководства страны и вывел из него Молотова и Микояна.

«Затем с места, не выходя на трибуну, Сталин сказал примерно следующее: „Хочу объяснить, по каким соображениям Микоян и Молотов не включаются в состав Бюро“. Начав с Молотова, сказал, что тот ведет неправильную политику в отношении западных империалистических стран – Америки и Англии. На переговорах с ними он нарушал линию Политбюро и шел на уступки, подпадая под давление со стороны этих стран. „Вообще, – сказал он, – Молотов и Микоян, оба побывавшие в Америке, вернулись оттуда под большим впечатлением о мощи американской экономики. Я знаю, что и Молотов, и Микоян – оба храбрые люди, но они, видимо, здесь испугались подавляющей силы, какую они видели в Америке. Факт, что Молотов и Микоян за спиной Политбюро послали директиву нашему послу в Вашингтоне с серьезными уступками американцам в предстоящих переговорах. В этом деле участвовал и Лозовский, который, как известно, разоблачен как предатель и враг народа“.

„Молотов, – продолжал далее Сталин, – и во внутренней политике держится неправильной линии. Он отражает линию правого уклона, не согласен с политикой нашей партии. Доказательством тому служит тот факт, что Молотов внес официальное предложение в Политбюро о резком повышении заготовительных цен на хлеб, то есть то, что предлагалось в свое время Рыковым и Фрумкиным. Ему в этом деле помогал Микоян, он подготавливал для Молотова материалы в обоснование необходимости принятия такого предложения. Вот по этим соображениям, поскольку эти товарищи расходятся в крупных вопросах внешней и внутренней политики с партией, они не будут введены в Бюро Президиума“.

Это выступление Сталина члены пленума слушали затаив дыхание. Никто не ожидал такого оборота дела»[1185]. Здесь Молотов предстает лидером правого уклона, которому Микоян только помогал.

Л. Ефремов вспомнил о таких словах Сталина на пленуме: «Молотов – преданный нашему делу человек. Позови, и, не сомневаюсь, он, не колеблясь, отдаст жизнь за партию. Но нельзя пройти мимо его недостойных поступков. Товарищ Молотов, наш министр иностранных дел, находясь под „шартрезом“, на дипломатическом приеме дал согласие английскому послу издавать в нашей стране буржуазные газеты и журналы. Почему? На каком основании потребовалось давать такое согласие? Разве неясно, что буржуазия – наш классовый враг, и распространять буржуазную печать среди советских людей – это, кроме вреда, ничего не принесет. Такой неверный шаг, если его допустить, будет оказывать вредное отрицательное влияние на умы и мировоззрение советских людей, приведет к ослаблению нашей, коммунистической идеологии и усилению идеологии буржуазной. Это первая политическая ошибка товарища Молотова.

А чего стоит предложение товарища Молотова передать Крым евреям? Это – грубая политическая ошибка товарища Молотова. Для чего это ему потребовалось? Как это можно допустить? На каком основании товарищ Молотов высказал такое предположение? У нас есть Еврейская автономия – Биробиджан. Разве этого недостаточно? Пусть развивается эта республика. А товарищу Молотову не следует быть адвокатом незаконных еврейских претензий на наш Советский Крым. Это – вторая политическая ошибка товарища Молотова. Товарищ Молотов неправильно ведет себя как член Политбюро. И мы категорически отклонили его надуманные предложения.

Товарищ Молотов так сильно уважает свою супругу, что не успеем мы принять решение Политбюро по тому или иному важному политическому вопросу, как это быстро становится известным товарищу Жемчужиной. Получается, будто какая-то невидимая нить соединяет Политбюро с супругой Молотова, Жемчужиной, и ее друзьями. А ее окружают друзья, которым нельзя доверять. Ясно, что такое поведение члена Политбюро недопустимо». Далее Микояну досталось за предложения уступок деревне. Сталин назвал его «новоявленным Фрумкиным» (то есть фактически обвинил в правом уклоне)[1186].

Ясно, что Сталин тщательно готовился к этому нападению, подняв случаи, которые происходили несколько лет назад. Ситуация 1946 года, когда Лозовский допустил ошибку, разрешилась уже тогда, Молотов не имел к ней прямого отношения. Но Сталин применил здесь свой излюбленный еще в 30-е годы прием: выдвинуть политическое обвинение, подкрепив его «фактами», которые казались малозначительными. Но от орлиного взгляда великого Сталина ничего не укрылось, он все факты обобщил и вынес научное суждение, прозвучавшее как приговор трибунала, особенно вкупе с фамилиями расстрелянных уже Рыкова, Фрумкина и Лозовского.

Сталинские обвинения в записи Л. Ефремова отражают известные нам обстоятельства, из-за которых накапливалось недоверие Сталина к Молотову. Но это была надстройка, а не фундамент. Сталин чем дальше, тем больше воспринимал Молотова и Микояна как людей, которые по праву старых большевиков могут возглавить узкое руководство в случае его серьезной болезни или смерти. А руль они не удержат или чего хуже – повернут не туда. Берия, Маленков и Хрущев смотрят ему в рот, а Молотов и Микоян позволяют себе брюзжать на его «Экономические проблемы», а сами допускали правые ошибки, которые он, на всякий случай, записывал. И вот настало время предъявить. Молотов в этом тандеме выглядит скорее слабым манипулируемым человеком, чем врагом. Ну выпил – и дал слабину. Жена им вертела, информацию для своих еврейских друзей выведывала, преступную крымскую идею проталкивала. Слабый человек – находка для врагов и шпионов. Но в обстановке того времени всего сказанного достаточно для смертного приговора. Шартрез – не оправдание.

Симонов писательскими глазами увидел, что дело – не в конкретных претензиях: «Я так и не понял, в чем был виноват Молотов, понял только то, что Сталин обвиняет его за ряд действий в послевоенный период, обвиняет с гневом такого накала, который, казалось, был связан с прямой опасностью для Молотова, с прямой угрозой сделать те окончательные выводы, которых, памятуя прошлое, можно было ожидать от Сталина. В сущности, главное содержание своей речи, всю систему обвинений в трусости и капитулянтстве и призывов к ленинскому мужеству и несгибаемости Сталин конкретно